Однажды утром нас разбудили крики. Умер человек. Один из туземцев, не молодой уже, поживший. Обычно в таких случаях они не кричат, не плачут. Сноровисто и быстро вкладывают между ногами усопшего тяжёлые створки раковин, крепко обматывают ноги пальмовыми волокнами, заворачивают тело в своего рода саван[62]из пальмовых листьев, отвозят на пироге в открытый океан и тихо опускают вниз. Не так всё на это раз, не так! Это были даже не крики, а с видимым мучением подавляемые вопли, наполненные звериным ужасом. Мы с Кларком тревожно спросили, в чём дело. И услыхали в ответ:

– Нгоро-Нгоро!..

Скоро выяснилось, что, по представлению островитян, этого человека убил страшный дух, который ночью усыпляет людей до полного обездвиживания и выпивает “всю-всю-всю их кровь”. Этот дух блуждает по островам, и уж если поселится в племени, то высосет всё племя, до последнего человека. Убить же его нельзя. (Мой вопрос – “почему нельзя?”– был встречен новой волной дикого ужаса и остался без ответа.)

Что ж, посмотрим. Обычный мертвец. Ну да, вот только странная худоба и почти пергаментная прозрачность истончившейся кожи могут навести на мысль, что из человека выпита вся кровь. И ещё – покойник оказался направдоподобно лёгким (мы поднимали его, когда осматривали). Ну да болезни всякие бывают, и на редкость странные, особенно на этой окраине мира. Лишь бы не оказалась заразной!

Не оказалась. Четыре месяца прошло, и подобное ни разу не повторилось.

Снова пришёл корабль, и вновь на наш остров ступила Гвендолин, похорошевшая, милая, с сияющими глазами. И уж как она была восхищена и потрясена моим подарком! Дело в том, что однажды она стала свидетелем, как на мелководье, в порту, на ребёнка напала акула. С тех пор ни при каких обстоятельствах Гвендолин не заходила в открытое море даже по щиколотку. Но теперь осталось отгородить камень стенами из циновок, наносить в эту каменную самодельную чашу воды – и ванна готова. Если принять во внимание то, какая жара здесь стоит, и стоит целый день – то да, это подарок.

Единственное досадное событие подпортило давно ожидаемый праздник. Каким-то образом я подцепил лихорадку. Моя сестра милосердия дождалась возвращающегося корабля, привезла хинину[63], и я, приняв его, уже к вечеру почувствовал себя лучше. А ночью Гвендолин убили.

Да, джентльмены, именно так я сейчас это называю. Меня растормошил утром Кларк, тревожно твердивший, что дочь не выходит из хижины и не отзывается на стук. Разумеется, она спала в моей, более удобной хижине, с прочными дощатыми стенами, железной крышей и добротной, с внутренним запором, каютной дверью. Я приковылял, постучал. Тихо. Заперто изнутри. Стены целы, следов вокруг хижины нет. Мы взломали дверь. Гвендолин лежала на моей деревянной кровати с травяным матрацем, в белой ночной сорочке, с тихим и сонным выражением лица. Но само лицо стало невообразимо худым, а тело, когда мы его подняли, оказалось невесомо лёгким. И застывшим. Да, мертва.

Мёртвый сам, с пеленой в глазах, качаясь, я двинулся к хижинкам туземцев. Они уже знали, в чём дело, и, прячась в тёмных и пыльных уголках, отчаянно и тихо подвывали. Я нашёл меченого акулой старика, вцепился ему в плечо, сел.

– Говори, – приказал я его глазам, светящимся в полумраке.

– Нгоро-Нгоро, – тихо и просто сказал старик. – Он здесь.

– На острове?

– Да.

– Он – существо?

– Да, он видим.

– И его можно потрогать?

– Да, он твёрдый.

– Он большой? Как он выглядит?

– Он человек.

– Что?!.. Где он сейчас?

– Тут, рядом, в хижине.

Я не заметил, что начал думать вслух:

– Есть у Кларка ружьё, но испорчено. Тогда есть топор, нож, потом ещё маленький нож…

– Нгоро-Нгоро убить нельзя, – горестно оборвал меня старик.

– Он твёрдый и он человек?

– Он как человек, но он не человек. Он – Нгоро-Нгоро.

– Я убью его.

Тогда старик наклонился ко мне и свистящим шёпотом заклекотал:

– Нгоро-Нгоро убить нельзя, потому, что он сразу влезает в того, кто его убил. Поэтому живёт всегда. Дед моего деда был вождь, тогда к Иуга-э-Дугу приходил Нгоро-Нгоро. Вождь брал копьё иилиту, которым бросают в рыбу на маленькой воде, и бросал его в хижину, потому, что учил моего деда, как это нужно делать. Иилиту проткнуло хижину и засунулось внутрь, а там сидел Нгоро-Нгоро, и вождь убил Нгоро-Нгоро, и тогда сам стал Нгоро-Нгоро. И пришло время, он сам усыпил ночью человека и выпил его кровь. Тогда он принёс к пальме камней, и влез очень высоко, и прыгнул оттуда на камни. Он сломал кости и выронил глаз, и стал холодный. Но через два дня зашевелился и встал, потому, что всё равно Нгоро-Нгоро влез в того, кто его убил, и заставил быть . Так случалось всегда.

Который день я трясся и истекал потом, и сил у меня было мало. Но я повторил, что убью его, и знал, что это будет так.

– Отведи меня к этому Нгоро-Нгоро, – сказал я старику.

Он отрицательно мотнул головой.

– Я – белый человек, – сказал я ему как можно внушительнее.– В белого человека Нгоро-Нгоро влезть не сможет.

Старик насупливал брови, молчал. Тогда я выложил последний аргумент:

– У меня есть железный круг, который блестит, как солнце, и кричит, когда его ударишь. Ещё есть другой, в котором я держу воду. Я очень большой белый человек. Нгоро-Нгоро очень побоится влезть в меня. Он умрёт вместе с последним Нгоро-Нгоро.

Старик долго сопел, и молчал, и сверкал на меня глазами. Потом сделал мне знак подождать и с трудом выполз наружу.

Сколько времени я просидел с закрытыми глазами, в поту, прижимаясь спиной к ледяной стене хижины, – я не помню. За стеной шуршали, шептали, там что-то происходило.

Пришёл старик.

– Большой белый человек будет ждать до вечера,– зашептал он мне на ухо. – Тогда мы привезём с другого острова Старую Силу и дадим ему, и потом приведём Нгоро-Нгоро, и большой белый человек убьёт Нгоро-Нгоро.

“Вечер”, – понял я, когда меня снова тронули за мокрое плечо. Старик и ещё кто-то стояли возле меня в хижине. Было важное и тяжёлое молчание. Мне протянули длинный узкий предмет. Я принял его в ладонь, взглянул. Плоский, обоюдоострый деревянный меч. Очень твёрдый. Старые темноватые пятна. Разве можно убить деревянным мечом?..

– Ведут Нгоро-Нгоро, – прошелестел быстрый шёпот в хижине.

Я встал и выпрямился. Прижался правым плечом к стене. Вход оставался у меня за спиной, у меня не было сил развернуться. Вдруг там, на входе, произошло шевеление. Идут люди. Я стоял к ним спиной, и они вязко огибали меня, молча теснились слева, и вот вытолкнули передо мной взрослого, худого человека, обнажённого по пояс. Он с силой упал передо мной на колени, мотнулись его длинные, спутанные, чёрные волосы. “Только надо быстро, Клаус, только надо быстро”, – сквозь внезапную тошноту подумал я, и ударил вниз, в основание шеи, и с ужасом, и с омерзением ещё до удара увидел то , отчего пронеслось во мне: “да, он не человек!”