– Тебе не удалось справиться с собой, – говорил Левицкий.

– Да, не удалось. Я пытался. Но ты полностью подчинил меня себе. – Теперь в голосе Джулиана звенел гнев.

– Ничего. В конце концов ты примешь свое другое «я», оно-то и будет настоящим. И увидишь, что твоя миссия – это самая важная часть тебя. И как все эти обманы, хитрости, лукавства, как все это делало тебя сильнее и сильнее. Острее стала восприимчивость, все твои чувства обострились, стали более тонкими и гибкими. Все это сделает тебя совершенно особым человеком. Именно это и можно назвать силой.

Флорри не хотел больше слушать.

«Значит, так оно и есть. Совершенно точно и неопровержимо. Черт бы его побрал! Черт бы побрал их обоих!»

Он тихо отступил к краю балкона, перемахнул обратно и быстро обулся. Глянул на часы – уже почти час. Автомобиль придет утром в девять, к ночи они будут на месте.

Самое время почитать «Тристрама Шенди».

Утром Флорри спустился в холл. Джулиан и Сильвия уже стояли там, о чем-то разговаривая.

– А, привет, Вонючка. Самое время сказать девушке «до свиданья».

Она не сводила с него глаз, лучившихся любовью и покорностью. Едва взглянула на Флорри.

– Слушай, автомобиль уже здесь, в нем сидит этот чертов Стейнбах со своим приятелем Портелой. Так что я, наверное, оставлю вас наедине. – Он небрежным поцелуем коснулся щеки Сильвии и помахал им рукой. – Пока, Сильвия. Мы тут отлично провели время.

Он отвернулся и зашагал к машине.

– Сильвия, можешь сделать для меня одно одолжение?

– Да, Роберт.

– Понимаю, как это глупо, но я брал почитать «Шенди» у этого парня, Сэмпсона из «Таймс». Еще в Барселоне. Мне бы хотелось вернуть книгу. Как думаешь, ты сможешь отдать ее? Его легко найти в кафе «Де Лас-Рамблас».

– О чем ты говоришь, конечно отдам, Роберт.

– Спасибо. Давай увидимся с тобой после возвращения, в двадцатых числах, скажем? В кафе «Ориенте»? Во вторник, часов примерно в одиннадцать?

– Хорошо. Я буду там.

Ему отчаянно хотелось взять девушку на руки и расцеловать.

– Все было бы гораздо легче, если б я не любил тебя так сильно.

– Я очень хотела быть для тебя тем, кем ты хочешь, Роберт. Чтобы ты не думал, что чем-нибудь мне обязан. Будь осторожен, береги себя, пожалуйста. И береги Джулиана.

Флорри повернулся и пошел к машине. Не оглядываясь. «Уэбли» покоился в кобуре у него на боку. Флорри смазал и вычистил его. И зарядил.

Левицкий чувствовал себя предельно уставшим.

Сел за столик в кафе на площади, заказал чашку кофе, огляделся. На вид это место ничем не отличается от любой другой испанской деревни. Называется деревушка Кабрилло де Мар, расположена в десяти милях от Салу по дороге на Лериду. Через несколько минут служебный автомобиль Двадцать девятого дивизиона повезет Флорри и Джулиана мимо этой деревни на фронт.

До чего же ему надоело мотаться с места на место. Но есть еще одно дело, и оно ждет его.

Принесли кофе. Левицкий вылил молоко в чашку, энергично размешал, пока не образовалась густая пенка, и сделал глоток. Великолепно. К старости начинаешь больше ценить маленькие радости жизни.

«Тебе пора двигаться, – сказал он себе. – Пора отправляться в Барселону. Покончить с тем делом. Чего ты ждешь?

Я устал. И хочу еще раз увидеть его.

Надо идти, старик. Вставай».

Нет. Он обязан увидеть автомобиль и убедиться в том, что они уехали. Сейчас в нем говорил давнишний эмпирик, тот, который ничему не поверит, пока не убедится своими глазами.

Интересно, почему он не ощущает свой триумф? Разве он не способен его чувствовать? Он сделал это в конце концов. Да, сделал, но какой ценой!

Жертвоприношение, старик, ты ведь мастер приносить жертвы. Никто не посмеет сказать, что Сатана Собственной Персоной не знает двух вещей: истории и теории жертвоприношений. В наше время обе они значат одно и то же.

Он почувствовал на себе чей-то взгляд и поднял глаза. Сотрудник городской стражи[72]шел прямо к нему. Это был совсем молодой паренек с довольно туповатым выражением на рябом лице. Комбинезон цвета хаки, пилотка с красной звездой на голове и автомат «лабора» через плечо.

– Салют, комрад, – поздоровался с ним Левицкий.

Юноша пристально смотрел на него, и Левицкий ясно чувствовал исходящую от него ненависть. Что он значит, этот суровый взгляд? С чего бы? Противен запах перечной мяты? Или то, что он иностранец?

– Ваши документы, комрад.

Левицкий предъявил паспорт.

– Вы иностранец?

– Да, я представитель интернационала.

И в ту же секунду он понял, что пропал.

– Вы англичанин? Русский?

– Нет, комрад. Я поляк.

– А я думаю, что вы русский.

– Нет. Нет же, комрад. Да здравствует революция! Я поляк.

Тот сдернул пистолет с плеча и перекинул его вперед.

– Руки вверх! Вы русский, и я беру вас под стражу. Пройдемте.

Дуло автомата казалось большим, как церковный колокол.

Левицкий поднялся и вышел из-за стола. Юноша повел его через площадь.

Вполне возможно, что он имеет некоторые причины для того, чтобы испытывать ненависть к русским. А может быть, тут что-то другое – решил пофасонить новеньким блестящим оружием перед городскими девчонками.

По пути Левицкий сделал еще одно наблюдение. Содержание лозунгов, буквы которых жирно блестели на оштукатуренной стене в лучах яркого солнца, имело некоторую особенность, которой он не замечал в Барселоне. Он, как сумел, перевел их.

ЗЕМЛЯ СВОБОДНА!

ДА ЗДРАВСТВУЕТ УКТ!

ФАИ НАВСЕГДА!

РЕВОЛЮЦИЯ СЕЙЧАС!

Они уже входили в помещение участка городской стражи. Вернее, в помещение, которое когда-то, возможно, и являлось участком городской стражи, а теперь было лишь безмерно запакощенной и замусоренной дырой, очевидно принадлежавшей Народному комитету порядка. Паренек ввел его в одну из камер маленького грязного домишки, окна которого выходили на площадь.

Им необходимо дождаться, как он объяснил, сержанта, который и займется Левицким. Старик приказал себе лечь и заснуть.

«Ты уже старый человек, комрад, тебе почти шестьдесят, – объяснял он себе. – Нужно выспаться. У тебя еще есть кое-какие дела. Сейчас нужно отдохнуть».