— Ты тот, кто похитил Глаза Альказарра?

— Да. Это была большая ошибка. Но не ошибается лишь тот, кто ничего не делает, верно?

— Но зачел ты сделал это?

— Мне было видение — ложное, как представляется теперь. Я думал, что могу привести Собирателя к моему народу на пять веков ранее. Гордыня всегда была моей пагубой. Я думал с помощью Глаз воскресить Ошикая из мертвых. Возродить его тело и вернуть душу. И душа его явилась ко мне.

— Уто же произошло потом?

— Ты не поверишь. Мне самому до сих пор трудно поверить в это.

— Я догадываюсь. Он не захотел жить без Шуль-сен.

— Верно. Ты умный малый. А можешь ты угадать, что было дальше?

— Ты стал искать ее тело — потому-то тебя и схватили так близко от места, где ее погребли. Одно мне непонятно: почему ты не воспользовался камнями?

— Я воспользовался — и как раз из-за них был схвачен и убит.

— Расскажи, — прошептал Зибен, весь обратившись в слух...

Он застонал и открыл глаза. Над ним склонился Носта-хан. Зибен выругался, Друсс схватил его за руку и поднял на ноги.

— Клянусь небом, поэт, ну и напугал же ты нас. Ну, как ты?

— Превосходно! Еще миг — и он рассказал бы мне, где спрятал камни.

— Ты говорил с Шаошадом? — спросил Носта-хан.

— Да. Он сказал мне, почему взял их.

— Каков он из себя?

— Старичок с чудной бороденкой, умеющий отцеплять себе руки и вынимать глаза.

— Ага! — весело вскричал шаман. — Значит, чары еще держатся! Он страдает?

— Да, но переносит это довольно стойко. Можешь ты отправить меня обратно к нему?

— Только если вырежу сердце у тебя из груди и прочту над ним семь заклинаний.

— Видимо, это следует понимать как «нет». — Снаружи донесся крик новорожденного, и Зибен улыбнулся: — Надеюсь, вы извините меня. Я порядком утомился и нуждаюсь в отдыхе. — Он нагнулся и подобрал волосы, костяшки, кисет и обрывки пергамента.

— Зачем тебе это нужно? — спросил Носта-хан.

— На память. Буду показывать внукам и хвастаться, что побывал в загробном мире.

Зусаи боялась — и это был не простой страх, как, например, страх смерти. Смерть — это только дверь, ведущая куда-то, она же боялась полного небытия. Первые ее сны о Шуль-сен были всего лишь снами, видениями, хотя и жуткими. Теперь же чужие голоса шептали у нее в голове, а память становилась зыбкой и размытой. Воспоминания же о другой жизни, жизни жены мятежного вождя Ошикая, делались все ярче. Ей помнилось, как они ехали через длинные холмы, как любили друг друга на траве а тени Джианг-шин, Матери Гор, помнилось белое шелковое платье, надетое ею в день их свадьбы в Белом Дворце Пехаина.

— Перестаньте! — крикнула Зусаи, но воспоминания продолжали захлестывать ее. — Это не моя жизнь. Я родилась... — Но она не могла вспомнить где. — Мои родители умерли, и меня воспитал дед... — На миг она забыла его имя, но тут же с торжеством выкрикнула: — Чорин-Цу! — В комнату вошел Талисман, и она бросилась к нему с мольбой: — Помоги мне!

— Что с тобой, любимая?

— Она хочет убить меня, — прорыдала Зусаи. — А я не могу с ней бороться.

Ее широко раскрытые миндалевидные глаза были полны страха.

— Кто хочет тебя убить? — спросил он.

— Шуль-сен. Она хочет отнять мою жизнь, мое тело. Она и теперь во мне — ее память вытесняет мою.

— Успокойся. — Он усадил ее на топчан и кликнул из окна Горкая, который сразу прибежал. Талисман сказал ему, чего боится Зусаи.

— Я слыхал о таком, — угрюмо сказал Горкай. — Чужой дух хочет овладеть ее телом.

— Что же делать?

— Узнать, что ей нужно.

— А если ей нужна я? — сказала Зусаи. — Моя жизнь?

— Почему бы вам не обратиться к своему шаману? — спросил Горкай. — Он смыслит в таких делах куда больше, чем я.

— Я не подпущу его к себе, — дрожащим голосом проговорила Зусаи. — Ни за что. Я ему не верю. Он... позволил бы ей убить меня. Она ведь Шуль-сен, Мать Надиров, колдунья. Ее волшебная сила может пригодиться ему — а у меня нет ничего.

— Мне с этим не справиться, Талисман, — сказал Горкай. — Я ведь не колдун.

Талисман взял Зусаи за руку.

— Значит, придется позвать Носта-хана. Приведи его.

— Нет! — крикнула Зусаи и хотела встать, но Талисман удержал ее и привлек к себе.

— Доверься мне! Я не позволю причинить тебе зла. Я не спущу глаз с Носта-хана и при малейшей опасности убью его. Верь мне!

Судорога сотрясла ее тело, и глаза закрылись. Когда она открыла их снова, страх пропал.

— Я верю тебе, Талисман, — сказала она тихо, отведя руку назад. Какое-то шестое чувство заставило его отпрянуть, и лишь поэтому нож не задел его. Талисман отразил удар правой рукой, а левым кулаком двинул Зусаи в челюсть. Ее голова отлетела назад, и тело обмякло. Он забрал у нее нож и швырнул его в угол.

— Что у вас тут такое? — спросил, входя, Носта-хан.

— Она взяла у меня нож и хотела убить меня. Но это была не Зусаи — другая овладела ею.

— Да, твой слуга уже сказал мне. Дух Шуль-сен хочет вырваться на волю. Надо было сразу позвать меня, Талисман. Что еще ты от меня скрываешь? — Не дожидаясь ответа, шаман подошел к постели. — Свяжи ей руки за спиной, — приказал он Горкаю. Тот покосился на Талисмана, который коротко кивнул. Тогда Горкай связал ее веревочным поясом и вместе с Носта-ханом усадил, прислонив спиной к подушкам. Носта-хан достал из старого кошелька у себя на поясе ожерелье из человеческих зубов и надел его на шею девушки. — А теперь молчите оба, — велел он, положил ей руку на лоб и стал петь.

Воинам показалось, что в комнате похолодало, и резкий ветер подул из окна.

Шаман продолжал петь — его голос то поднимался, то опадал. Талисман не знал языка — если это был язык, — но вокруг творилось небывалое. Окно и стены обросли инеем, а Горкая била дрожь. Носта-хан, словно не чувствуя холода, оборвал пение н снял руку со лба Зусаи.

— Открой глаза, — приказал он, — и назови мне свое имя.

Темные глаза открылись.

— Я... — На губах появилась улыбка. — Я та, что благословенна между женами.

— Ты дух Шуль-сен, жены Ошикая, Гонителя Демонов?

— Истинно так.

— Ты мертва, женщина. Здесь тебе нет места.

— Я не чувствую себя мертвой, шаман. Мое сердце бьется, и веревка впивается в запястья.

— Это чувствует тело, которое ты украла. Твои кости лежат в вулканической пещере. Разве ты не помнишь ту ночь, когда умерла?