— Слушай, Кручинский! — тихо сказал он. — Если это очередная твоя попытка удалить Анюту от меня…

— Какая попытка? — рявкнул Сань-Сань. — А ну, всем заткнуться! — крикнул он кому-то из своего окружения. — Если бы я пытался, тебя давно бы в Москве-реке нашли, Рубенс подзаборный! Где моя дочь?

— Не знаю, — Корсаков отключился, поняв, что от папы ничего не добьешься.

Он уставился на телефон в руке. Появилось дикое желание с маху разнести его о стену, но он удержался: могла позвонить Анюта. Хотя нет, теперь звонка надо ждать не от нее, а от тех, кто приезжал за ней на джипе.

Корсаков прошел в холл, достал из холодильника бутылку водки, но, подумав, убрал обратно. Голова должна работать четко и ясно. Он заварил кофе, закурил и уселся в кресло, сжимая в руке телефон.

Звонок прозвучал через полчаса. Корсаков рывком поднял трубку к уху.

— Алло? Слушаю?

В трубке царило молчание.

Впрочем, нет. Можно было уловить слабое потрескивание, далекий шелест, а может, и чье-то тихое дыхание.

— Слушает Корсаков, говорите, что вам нужно.

Молчание.

— Я знаю, что девушка у вас, говорите, чего вы хотите.

Телефон пиликнул. «Связь завершена», — прочел Корсаков на экране.

— Ну, суки, дайте только добраться до вас! — прошептал он.

Он просидел в кресле еще с полчаса, надеясь на новый звонок. За окном смеркалось, в комнате уже царил сумрак, но он сидел, не зажигая света.

В дверь требовательно постучали. Корсаков встал, прислушался. В дверь снова ударили, похоже, ногой. Игорь прошел в спальню и, подойдя к окну, осторожно посмотрел из-за занавески вниз. Под окном бушевал Александр Александрович. Огромный джип перегородил переулок со стороны Сивцева Вражка, с Арбата Сань-Саня прикрывали трое крепких парней в темных костюмах.

— Корсаков, открой дверь! — разорялся депутат. — Открывай, лох поганый, Леонардо криворукий! Если не откроешь, я тебе все твои картины в жопу засуну вместе с рамами!

— Вот потому и не открою, — Корсаков криво усмехнулся.

Да, умеет господин депутат донести свои мысли до потенциального избирателя.

— В натуре говорю, баклан сивашный, дверь сломаю, в куски рвать буду…

Корсаков отошел от окна, сел на кровать и снова закурил.

«Пусть поорет, выпустит пар, — решил он. — Все равно разбираться придется одному».

— …заявляю с полной ответственностью как официальный представитель законодательного органа — Государственной Думы Российской Федерации: или ты, валет малохольный, сявка задроченная, открываешь дверь или, сдохнуть мне на параше, укатаю тебя на кичман с четвертаком на лбу!

Игорь покачал головой и ушел на кухню. Телефон молчал, в дверь дубасили не переставая. Наконец наступила тишина. Корсаков снова выглянул в окно. Джипа не было, но возле двери прохаживался один из телохранителей Сань-Саня. Справиться с ним можно было бы легко, но что дальше? Где искать Анюту?

Через десять минут удары в дверь возобновились с новой силой. Корсаков наблюдал за спектаклем из темной спальни, спрятавшись за занавеской. Народный избранник призвал на помощь наряд из «пятерки» и, направляя рупор на окно особняка, полностью перешел на народный фольклор. Усиленный мегафоном голос Александра Александровича все чаще срывался на визг. Молоденький лейтенант, робко приблизившись к избраннику народа, попросил его выбирать выражения.

— А я что делаю! — рявкнул Сань-Сань и, послав в мегафон лейтенанта так далеко, что тот покраснел, продолжил излияния.

Его хватило еще на полчаса, после чего, оставив возле особняка одного из своих мордоворотов, он уселся в джип и укатил, погрозив напоследок кулаком в пространство.

Корсаков зажег в холле свечи — с улицы не видно, а самому света хватит. Есть не хотелось. Теперь, поняв, кто похитил девушку, он почти успокоился: Анюта как наследница Белой Праматери, нужна была похитителям живой, причем, любой из противоборствующих сторон. Непонятно было только, зачем пошли на похищение — зная, какие отношения между Игорем и Анютой, они рисковали нажить себе врага. Значит, оставался шантаж. Ему в голову пришла любопытная мысль, и он подошел к зеркалу, с трудом различая в темноте свой отраженный силуэт. Если похитительница — Хельгра, она не преминет появиться и выложить свои требования.

Корсаков стоял неподвижно, боясь даже пошевелиться и до боли в глазах вглядывался в зеркало. С улицы слышались шаги, разговоры заблудившихся поздних туристов, откуда-то доносилась музыка. Зеркало оставалось темным, и Корсаков стоял перед ним, пока не затекли ноги а перед глазами не замелькали радужные круги.

Под окном послышался негромкий разговор, потом донеслась возня, сдавленное хрипенье. Игорь насторожился.

В дверь негромко постучали. Он, стараясь не шуметь, спустился по лестнице.

— Игорь! Корсаков! Это я, Славич, — раздался за дверью негромкий шепот.

Корсаков поморщился. Не ко времени Виталик решил к нему заглянуть. Славич был одним из типичных представителей арбатского дна; пропойца, каких мало, он ночевал где придется, летом — под открытым небом, причем был настолько неприятен в общении, что даже бомжи его шугались. Раньше он торговал на Арбате гжелью и глиняными свистульками, пытался прибиться к компании художников — бегал за водкой по первому требованию, всегда был готов рассмеяться своим жиденьким тенорком на любую, даже самую неудачную шутку. Относились к нему с брезгливой жалостью и только из жалости не гнали из компании.

Год назад Славич исчез на несколько месяцев и, появившись, поразил всех своим изменившимся видом. Он теперь ходил в широкой, подпоясанной кушаком рубахе, длинные волосы подвязывал ремешком и активно проповедовал славянское язычество. Торговал он теперь исключительно изделиями народного промысла — поделками из бересты, лыка и дикого вида деревянных скульптурок. Пить он перестал вовсе, а при первой же драке, завязавшейся с пьяной шпаной, применил пару приемов из славяно-горицкой борьбы и оказался на удивление жилистым и крепким. Относились к Славичу по-прежнему с прохладцей, тем более, что теперь вместо водки, он сдвинулся на почве единения всех славян перед засильем Запада, жидов и кавказских иноверцев.

— Чего тебе? — спросил Корсаков из-за двери.

— Разговор есть, — коротко и весомо сказал Славич. Получилось у него не очень уверенно, потому как писклявый голос не соответствовал тону.

Корсаков открыл дверь. У порога, кроме Славича, стояли, освещенные со спины, двое парней в таких же, как у него широких рубахах и кожаных ремешках на голове.

— А где этот… что тут стоял? — Корсаков выглянул, осмотрел переулок.

— Там, во дворе лежит, отдыхает, — осклабившись, сказал Славич. — Ну что, пустишь?