Он сожалеет, что у них нет морозильной камеры. Если б была, он бы затолкал в нее тело. Видел это в каком-то фильме. Он не решается оттащить мать в гараж: слишком близко к улице, вдруг кто войдет. Полагает, что мог бы закатать труп в ковер и спустить в подвал – он точно уместится в нише под лестницей, – но как он сможет работать, зная, что она рядом? Зная, что ее глаза горят, пусть она и закатана в ковер?

Кроме того, подвал принадлежит только ему. Его командный пункт.

В итоге Брейди осознает, что остается только одно. Хватает мать под мышки и тащит к лестнице. К тому времени когда добирается туда, пижамные штаны матери соскальзывают, обнажая, как она иногда это называет (называла, напоминает он себе), ее щелку. Однажды, когда они лежали в постели и она снимала ему особенно сильную головную боль, он попытался прикоснуться к ее щелке, и она тут же стукнула его по руке. Сильно. «Никогда этого не делай, – сказала она. – Ты оттуда вышел».

Брейди затаскивает ее наверх, со ступеньки на ступеньку. Пижамные штаны сползают до лодыжек, где и остаются. Он вспоминает, как она маршировала, сидя на диване. Жуть. Но, как и в случае с Джеффом Пробстом, посылающим цветы, есть в этом что-то смешное. Хотя едва ли он сможет объяснить эту шутку людям. Это сугубо личное.

По коридору. В ее спальню. Он выпрямляется, морщась от боли в пояснице. Господи, ну она и тяжелая. Словно смерть набила ее дополнительным мясом.

Не важно. Это надо закончить.

Он натягивает на нее пижамные штаны, чтобы она вновь выглядела прилично – насколько прилично может выглядеть труп в заляпанной блевотой пижаме, – и поднимает ее на кровать, застонав от нового укола боли, пронзившего поясницу. Когда выпрямляется, ощущения такие, будто треснул позвоночник. Брейди думает о том, чтобы снять с нее пижаму и одеть мать во что-то более чистое, скажем, в одну из больших футболок, в которых она иногда спит… но это означает, что придется вновь поднимать фунты мертвой плоти, повисшей на костях-плечиках. А если он надорвет спину?

Он мог бы просто снять с нее пижамную рубашку, на которую попала большая часть блевоты, но тогда придется смотреть на ее сиськи. Она позволяла ему их трогать, но редко. «Мой красавчик, – говорила она при этом. Гладила по волосам или массировала шею, а боль уходила, пусть и огрызаясь. – Мой сладкий красавчик».

– Извини, мама, – говорит он, глядя на тело. – Не твоя вина.

Нет, конечно. Это вина жирного экс-копа. Брейди купил яд «Суслики – вон», чтобы отравить собаку, все верно, но лишь с целью добраться до Ходжеса, наказать его. И наказал себя. Не говоря уже о том, какая теперь грязь в гостиной. Придется там прибраться, но сначала надо сделать кое-что еще.

30

Он уже взял себя в руки, и на этот раз голосовые команды срабатывают. Он не тратит время попусту, сразу садится перед Номером три и заходит на сайт «Под синим зонтом Дебби». Его послание Ходжесу короткое и по делу:

Тебе конец.

Ты и не заметишь.

1

В понедельник, через два дня после смерти Элизабет Уэртон, Ходжес вновь сидит в итальянском ресторане «Димасио». В последний раз он приезжал сюда на ленч с бывшим напарником. Теперь обедает в компании Джерома Робинсона и Джанель Паттерсон.

Джейни говорит, что костюм ему к лицу, и тот действительно сидит лучше, потому что Ходжес сбросил несколько фунтов (так что «глок» на бедре практически не виден). А Джерому нравится новая шляпа, коричневая федора, которую Джейни импульсивно купила Ходжесу в этот самый день и вручила со словами, что теперь он частный детектив, а любой уважающий себя частный детектив обязан носить федору, чтобы при необходимости сдвигать на одну бровь.

Джером надевает шляпу и сдвигает под нужным углом.

– Я похож на Боги[33]?

– Не хочется тебя разочаровывать, – говорит Ходжес, – но Боги был белым.

– Настолько белым, что практически светился, – добавляет Джейни.

– Забыл. – Джером возвращает федору Ходжесу, который кладет шляпу под стул, думая о том, как бы не забыть ее при уходе. Или не наступить на нее.

Ходжеса радует, что его гости сразу находят общий язык. Джером – умудренная опытом голова на юном теле, как часто думает Ходжес, – едва заканчивается интермедия со шляпой, призванная растопить лед неловкости, поступает совершенно правильно: берет Джейни за руки и говорит, что сожалеет о ее утрате.

– Двух утратах, – добавляет он. – Я знаю, что вы потеряли и сестру. Если б я потерял свою, превратился бы в самого печального человека на земле. Барб, конечно, заноза, но я люблю ее всем сердцем.

Джейни с улыбкой благодарит. Поскольку Джером еще слишком молод, чтобы пить вино, все заказывают ледяной чай. Джейни спрашивает Джерома насчет колледжа, и когда упоминается Гарвард, закатывает глаза и восклицает:

– Гах-вад! Это ж надо ж!

– Масса Ходжес надоть искать новый мальчик косить траву! – подхватывает Джером, и Джейни так смеется, что выплевывает кусочек креветки на салфетку. Она краснеет, но Ходжесу приятно слышать ее смех. Тщательный макияж не может полностью скрыть бледность щек и темные мешки под глазами.

Когда он спрашивает, нравится ли тете Шарлотте, дяде Генри и Холли-Бормотунье большой дом в Шугар-Хайтс, Джейни сжимает руками голову, словно она раскалывается от боли.

– Тетя Шарлотта сегодня звонила шесть раз. Я не преувеличиваю. Шесть. В первый сообщила, что Холли проснулась ночью, не поняла, где находится, и у нее случилась паническая атака. Тетя Ша сказала, что уже собралась вызвать «скорую», но дядя Генри успокоил Холли, заговорив о НАСКАР. Она без ума от автомобильных гонок. Не пропускает ни одного показа, и, как я понимаю, Джефф Гордон для нее царь и бог. – Джейни пожимает плечами. – Кто бы мог подумать?

– Сколько лет Холли? – спрашивает Джером.

– Примерно моего возраста, но она в какой-то степени страдает от… наверное, можно так сказать, задержки эмоционального развития.

Джером обдумывает ее слова, потом говорит:

– Ей, возможно, надо получше присмотреться к Кайлу Бушу.

– К кому?

– Не важно.

Джейни говорит, что тетя Шарлотта также звонила, потому что: ее поразил огромный месячный счет за электричество; удивили своей заносчивостью соседи; она обнаружила огромное количество картин, и все это современное искусство ей не по вкусу; она хотела отметить (точнее, объявить), что если Оливия думала, что все эти лампы из карнавального стекла, ее явно обвели вокруг пальца. Последний звонок, за несколько минут до отъезда в ресторан, достал Джейни больше всего. По словам тети, дядя Генри хотел сообщить Джейни, что, согласно наведенным им справкам, отменить кремацию еще не поздно. Она сказала, что эта идея очень расстраивает брата – он называет кремацию «похоронами викингов», – а Холли даже не может об этом говорить, в такой впадает ужас.