Что нас, родителей, вполне устраивало? Я в какие-то уик-энды, которые у меня были заняты соревнованиями в других городах, своих детей рассылала по соседям. Саша занимался хоккеем, там все было по графику. Родители заранее составляли расписание, кто на какие соревнования возит детей. Я сразу оговаривала себе такие условия: до конца марта, даже до начала апреля я — человек занятой. Но с апреля и до конца июня, поскольку учебный год еще длится, мне полагалось возить детскую хоккейную команду. Что ж, до апреля моего Сашку другие родители возили на турниры. Потом наступала моя очередь. То же самое происходило и с Аленой, когда она решила заниматься волейболом. Из ее школы я получала график своих дежурств.

Так как турниры идут не один час, мне полагалось всем детям подготовить обеды. Когда я в первый раз собиралась в поездку, я дочку спрашиваю: Алена, кто что любит? Я хотела каждому ребенку подготовить индивидуальный пакет с едой. Она мне в ответ: мама, что ты придумываешь? Обычно все идут в «Макдоналдс», и мамы покупают биг-маки и колу. Но я такая подорванная мамаша из-за того, что редко своих детей вижу, поэтому в каждый пакет положила и яблоки, и черешню, и какие-то булочки-пирожные. В общем, после этого все дети стали у Алены спрашивать: когда в следующий раз твоя мама дежурит?

По окончании Сашкиного хоккейного сезона устраивался «банкет». Вот что значит «коммюнити», где все друг друга знают! В Лейк-Аэрохетт у нас для торжеств имелось специальное помещение. Мы заказываем заранее день, но не платим, только сообщаем, что мы хотим отметить конец сезона у наших детей. Родители расписывают между собой, кто за что отвечает, то есть кто какую еду принесет. От меня всегда требовали, как они говорили, русские салаты: винегрет и оливье.

Все то же самое повторялось и с Аленкиной танцевальной школой, и с ее волейбольной командой. В этом весь смысл «коммюнити», где с детьми проводят достаточно много времени.

Больше всего в Америке меня поразило отношение в школе к детям. Я первый раз с Сашей пришла в его школу на мероприятие, напоминающее родительское собрание или день открытых дверей. Я с сыном ходила по всем учителям, которые ему преподают различные предметы. Еще и языка английского у меня почти не было, но я уже кое-что понимала. К первому преподавателю подошла, он рассказывает, как счастлив, что Саша учится в этой школе. Ну, думаю, ладно, наверное, я чего-то не поняла. Да и предмет был какой-то простой. Но хожу от одного учителя к другому, и каждый рассказывает, какое огромное удовольствие доставляют ему занятия с моим ребенком.

В Москве каждый день у нас начинался со скандала. Со второго класса я перестала с ним делать уроки. Я наняла чуть ли не по каждому предмету ему преподавателей, которые раз или два в неделю с ним проходили заново все, что он благополучно прослушивал в школе, и помогали ему готовить домашние задания. А тут мне каждый сообщает, какое огромное для него удовольствие работать с моим сыном, какое счастье, что он учится в этом классе. Я решила, что сошла с ума. Мы прилетели в начале марта, он только к середине месяца пошел в школу, а «день открытых дверей» проходил в середине июня, когда они заканчивают учебный год.

Нас пригласили к директору, и он сообщил, что наш ребенок будет нормально аттестован. К нему нет никаких претензий. Но дам вам, говорит он, личный совет и как преподавателя, и как родителя: хорошо бы, чтобы Алекс еще раз пошел в шестой класс, так как с седьмого начинается много новых сложных предметов, и языка ему будет не хватать. И тогда он начнет отставать по физике, математике, другим точным наукам. И Саша второй раз пошел в шестой класс.

Но не только этот доверительный разговор — самые различные формы работы с детьми сильно отличались от нашей школы. До восьмого класса, если родителей приглашают в школу, разговаривают с ними только в присутствии ребенка. А с девятого разговаривают уже с ребенком, но в присутствии родителей. В четырнадцать-пятнадцать лет он уже самостоятельная личность. Никаких криков, никаких унижений. Впрочем, существует совершенно четкая система поощрений и наказаний.

Самый наглядный пример: мой ребенок так запустил мячик, что разбил стекло. Меня, естественно, пригласили в школу, объявив, что вставить новое стекло стоит столько-то. Я тут же выписала чек. Но так как он при этом еще с кем-то подрался, то следующие три дня ребенок мой может пользоваться автобусом только в одну сторону. Тот его привозит в школу, а после занятий Саша к автобусу не идет. Он должен два часа выполнять какую-то работу в школе, что-то чистить, где-то убирать. Получается, что через два часа после окончания занятий за ним в школу должна ехать я. Но за то время, что у меня уходит на доставку его домой, я теряю как минимум два-три урока. Урок — двадцать минут. Урок — сорок долларов. Прошло две недели, Саша меня попросил, чтобы я купила ему какую-то ерунду, и пришлось ему объявить: «Саша, я за три дня потеряла двести пятьдесят долларов. Это раза в два больше, чем ты у меня сейчас просишь». Вот и всё. И никаких указаний, криков, махания пальчиком — ничего. Экономический стимул.

Я ему ничего не говорила: ах ты, такой-сякой. Я, скрипя зубами, молча оставляла свою работу, ехала за ним, забирала его, привозила домой. Но вот подвернулся удобный момент, я ему популярно все это объяснила. Он не может рассчитывать на подарок, потому что эти деньги я благодаря ему как раз и недополучила. Он сделал для себя вывод.

Когда появилась машина, я Эдику, брату мужа, предложила: давай посмотрим, где мой каток. В первую неделю из дому выйти действительно было невозможно, снега было по колено. Мы подъехали к Центру. Я даже не вошла вовнутрь. Я смотрела в его прозрачные окна во всю стену. Внутри растут деревья. Он оказался небольшим, но очень уютным. Пока я в окно смотрела, конечно, меня заметили и обратили внимание, что я не захотела войти.

Второй раз я к Центру подъехала, когда Фрэнк Кэрол (он был старшим тренером) и Робин Казинс вернулись с чемпионата мира. Тогда я впервые переступила порог Центра, где мне предстояло работать не два года, как я думала, а десять лет. Я с каждым поздоровалась. Эдик переводил. Я спросила, к какому времени должна приходить на работу. Это у Фрэнка вызвало сильное удивление. Он отвечает: в любое время. У нас же на катке расписание парного, одиночного катания и танцев составлялось до минуты. Причем на тренировку другого тренера приходить нельзя.

Две недели до приезда Кэрола и Робина у нас были потрачены на натурализацию. Нам открыли счета в банке, всем этим занимался исполнительный директор Центра. Помогли записать Сашку в школу, а Аленке подыскали детский сад. Алена, естественно, ни слова по-английски, какой язык в четыре года. Муж вроде бы понимал, но не говорил. Мы держались на Эдике. Зато Сашке оказалось легче, чем кому-либо из нас. Сашка учился в английской спецшколе. Мы выяснили, что оказались в небольшом «коммюнити», познакомились с соседями.

Сашку мы все дружно проводили, посадили в школьный автобус. Он поехал вместе с соседским мальчиком-индусом, который жил рядом. Эдик ему говорит: если что, ты ему помоги, он английский не знает. Через несколько часов мы Сашку встречали, и этот мальчик мне говорит: ну с английским у него более или менее нормально, а вот с таблицей умножения гораздо хуже. Это сообщение вызвало приступ смеха, потому что буквально до дня отъезда Сашка в своем четвертом классе ее изучал. Сколько мы Сашке денег давали, чтобы он ее выучил! Каждый, кто с ним занимался, запоминал эту таблицу в любом порядке, — но не Сашка. И вот выяснилось, что с английским у него все хорошо, а с таблицей умножения ничего не изменилось.