— Колдовство! — воскликнул он, боевой румянец схлынул с его лица. — Твой клинок выкован демонами, потому что честная сталь не смогла бы сделать такое.

— Колдовство или нет, славный рыцарь, — немного мрачно рассмеялся я, — пришло время тебе сдаться или твоя голова будет расколота, так что решай, что это будет.

— Я еще ни разу не сдавался, ни христианам, ни неверным, не сдамся и сейчас, — ответил он, глядя мне прямо в глаза. — Давай, бей!

Моя рука с мечом поднялась вверх, но клинок застыл в воздухе. Я опустил острие и с лязгом отправил меч обратно в ножны, потому что он был слишком храбрым человеком, чтобы убить его безоружным.

Так что, пока он сидел, удивленно глядя на меня, я бросил Тигрола прыжком к боку его коня, и когда он пошатнулся, я обхватил рыцаря за талию (отнюдь не нежным объятием, уверяю вас) и, собрав все силы, сдернул его с коня, перекинул через луку седла и повез его, брыкающегося, извивающегося и изрыгающего проклятия, в наш лагерь под смех моих людей.

Там я оставил его, самого несчастного человека в Сирии в то утро, под надежной охраной и, взяв новое копье и щит у Дерара, приготовился снова выехать на открытое место, чтобы поискать другого врага.

— Но ты же устал, сражаясь с этой собакой, Халид! — закричал он. — Останься здесь и отдышись, дай мне выйти сразиться со следующим.

— Нет, Дерар! — ответил я, забирая у него оружие. — Это была всего лишь легкая забава, и все мы отдохнем в будущем мире. Позволь мне встретиться еще с одним, а ты займешься следующим.

И с этими словами я поскакал навстречу второму рыцарю, который уже выехал из-за стен — мощный, дородный воин, великолепно одетый и вооруженный по той красивой византийской моде, которая давала нам такие изысканные трофеи в подобных поединках. Он был если не храбрее, чем предыдущий, то осторожнее, и добрые полчаса, если судить по солнцу, мы нарезали круги, уворачиваясь и отскакивая друг от друга на открытом пространстве между теперь уже переполненными стенами города и нашим лагерем, из которого тысячи людей пришли посмотреть на эту забаву.

Наконец мой конь споткнулся о камень и сбился с шага, и тогда, как молния, рыцарь пошел в атаку. Я скинул копье и спрыгнул с седла как раз в тот момент, когда Тигрол с диким ржанием развернулся на задних ногах и впился огромными зубами в морду римского скакуна. Всадник и две лошади рухнули на землю, и все, что можно было видеть в этот момент, — это облако пыли, блеск доспехов, корчащиеся тела, руки, ноги и лягающиеся копыта.

Как дурак, я стоял, опершись на меч, и смеялся, глядя на это зрелище, не желая убивать человека в таком жалком положении. А он сыграл со мной такой ловкий трюк, какого еще не видывали в веселой военной игре. Тигрол первым вскочил на ноги и, клянусь, едва успел выдохнуть пыль из ноздрей, как этот неверный вскочил ему на спину и умчался прочь, торжествующе размахивая мечом над головой.

Можете представить, как глупо я выглядел, стоя там и глядя вслед своему коню с врагом на спине, под громкий смех и глумливые вопли на городских стенах, звоном отдававшиеся в ушах. Но у меня было мало времени отругать себя за глупость, потому что неверный быстро развернул Тигрола, принял копье, с которым один из его людей галопом выехал ему навстречу, и поскакал на меня, вооруженного одним мечом.

Он знал, что мне не захочется убивать своего коня, как я должен был бы поступить, чтобы свалить всадника, и поэтому, несомненно, рассчитывал на легкую победу. Но он не учел ту нежную дружбу, которая всегда была между арабским всадником и его скакуном. Когда он с грохотом поскакал на меня, я застыл как вкопанный, и в напряжении момента на стенах и в наших рядах воцарилась мертвая тишина.

Когда он оказался в пятидесяти шагах от меня, я отпрыгнул в сторону и знакомо свистнул Тигролу. Послушный, как собака, тот остановился и рысью направился ко мне, неся на спине богохульствующего неверного, воплощение беспомощной ярости и недоумения, над которым смеялись боги и люди. Напрасно он вонзал жестокие шпоры в бока храброго животного, напрасно дергал уздечку и пилил его удилами. Конь ни на шаг не свернул ни вправо, ни влево, и ни на шаг не прибавил ходу.

Я бросил меч в ножны и, не упуская случая, схватил Тигрола за хвост, а затем, крикнув ему, чтобы стоял спокойно, вскочил ему на задние ноги, и в следующее мгновение обеими руками схватил неверного за горло и стал душить его. Он тщетно пытался повернуться и пронзить меня мечом, потому что тот был слишком длинным для ближнего боя. Он пинал меня каблуками, задыхаясь, царапал мои ноги шпорами, и яростно пытался броситься на землю и утащить меня с собой.

Я держал его за горло до тех пор, пока его лицо не почернело, голова не свалилась вперед, и он не перестал сопротивляться. Тогда я снова свистнул Тигролу, и он поскакал в лагерь под такую бурю смеха, криков ярости и торжества, каких никогда не слышали серые стены Дамаска. Когда мы подъехали, я сбросил второго пленника на землю и, спрыгнув, обратился к толпившимся вокруг меня с поздравлениями:

— Нет, клянусь аллахом, это победа Тигрола и награда Тигрола, ведь если бы он был таким же глупцом, как его хозяин, то уже был бы слугой неверного, а моя голова уже заплатила бы за мою глупость!

— Тем не менее, если мне повезет так, как тебе, я буду вполне доволен, — заметил Дерар, проезжая мимо меня на открытое место в поисках добычи для своего меча и копья.

Но в тот день поединков больше не было, хотя он шесть раз проскакал перед воротами, размахивая копьем и выкрикивая оскорбления. Во всем Дамаске не нашлось рыцаря достаточно храброго, чтобы выйти и сразиться с ним после того, что произошло. И вот, наконец, он прискакал обратно, самый злой во всем нашем лагере, извергая все проклятия, какие только мог дать наш арабский язык, а их, могу вас заверить, немало.

Целую неделю после этого мы продолжали работу по окружению города, все теснее стягивая наши линии вокруг стен, и все это время держали наши мечи блестящими, а руки наготове, совершая набеги на окрестные земли или вылазки на городские ворота, пока нас не остановили большие