Поводом для раскола послужили на сей раз не идейные расхождения. Все началось с сексуального скандала, разгоревшегося вокруг лидера шотландских социалистов Томми Шеридана, которого журналисты из бульварной «News of the World» обвинили в посещении сомнительного клуба. Шеридан подал в суд на газету и выиграл дело, однако в ходе судебных слушаний ряд членов руководства партии заявили, что Шеридан принуждал их к лжесвидетельству, ссылаясь на то, что присяга, данная в буржуазном суде, не является сдерживающим моральным фактором для настоящих революционеров. В свою очередь, сторонники Шеридана обвинили своих товарищей в «штрейкбрехерстве». Лондонский еженедельник «Weekly Worker», подробно смакующий все слухи и сплетни левого лагеря, удовлетворенно констатировал: «после победы в суде гражданская война в партии пойдет по-настоящему».[243]

Разумеется, судьба шотландской социалистической партии, ставшей жертвой сексуального скандала, является исключением. Однако глубинной причиной кризиса, было все же не различие взглядов партийных активистов на пролетарскую мораль, не отношение их к личности. Томми Шеридана, и даже не разногласия в руководстве. Объединение левых, основанное на общности идеологических деклараций, не привело к выработке единой стратегии и единой политической культуры. Общую организацию необходимо выращивать на протяжении целого периода времени. Быстрый взлет шотландской соцпартии происходил на фоне нерешенных внутренних проблем, сохраняющихся глубоких внутренних противоречий и отложенных дискуссий (в частности, партия провозглашала лозунг «Независимой Шотландии», вызывавший недоумение у многих ее сторонников). То, что раскол произошел в форме сексуального скандала, свидетельствует лишь о своеобразии традиций британской политики, но отнюдь не о том, что во всех остальных отношениях партия была в полном порядке.

В большинстве случаев группы, зараженные вирусом сектантства, оказывались неспособны даже на формальное, механическое объединение. Сектанты охотно вступают в массовые организации, но либо разваливают их изнутри, либо, парадоксальным образом, способствуют их деполитизации. Раз «настоящий» политический радикализм возможен только на основе правильной идеологии, а правильная идеология есть только у данной конкретной группы, то пусть лучше не будет никакой политической радикализации, чем она произойдет под другими лозунгами и под чуждым руководством. Сектанты готовы добросовестно годами работать в низшем звене профсоюзов, но как только профсоюзный актив начинает говорить о самостоятельной политической организации, они с ужасом выступают против появившихся у рабочих «реформистских иллюзий». Они готовы ходить на антивоенные демонстрации, но возмущенно протестуют, когда антивоенное движение пытается сформировать предвыборную коалицию. То, что с точки зрения нормального здравого смысла являлось бы, шагом вперед на пути становления классового сознания, рассматривается ими как опасная тенденция, аннулирующая все плоды многолетней идеологической работы с отдельными особо продвинутыми представителями рабочего класса, и сектантский подход к политике означает, в конечном счете, невозможность политической организации. Ибо те, кто не хочет проходить промежуточные фазы, обречены стоять на месте и тормозить движение других.

Социальная база: «средний класс» или рабочее движение?

Потеряв веру в историческую миссию рабочего класса, левые политики вовсе не утратили уверенности в собственной необходимости. Однако если традиционная идея борьбы за освобождение трудящихся теряет смысл, становится неясным, для кого организуются партии, кого представляют парламентские фракции. Один из идеологов испанской Объединенной левой, отмечая, что рабочие в большинстве своем предпочитают социал-демократов и даже правых, рекомендует своим товарищам ориентироваться на «часть молодежи и средних слоев».[244]Опросы показывают, что в Западной Европе левые неуклонно теряют поддержку рабочих, переориентируясь на «средний класс».

Это лишь отчасти связано с сокращением доли рабочего класса в обществе, поскольку снижение поддержки левых среди рабочих значительно опережает сокращение числа рабочих.[245]

Парадоксальным образом, чем менее левые организации удовлетворяют рабочий класс, Тем больше их идеологи склонны сомневаться в его исторической миссии. Как бы ни была велика лояльность традиционных сторонников левых партий, она имеет пределы. Видя несостоятельность левых политиков, рабочие отказывают им в поддержке. Это нередко сопровождается деморализацией и деполитизацией самих рабочих. Неудивительно, что на таком фоне имеет успех агитация правых в рабочей среде. А это, в свою очередь, дает основание идеологам еще более настойчиво разъяснять, что рабочий класс утратил свою прогрессивную роль в истории. Надо искать какую-то иную социальную основу для левого движения.

Известный экономист Александр Бузгалин уверен, что в России общество «не просто разделяется на собственников капитала и наемных работников». Не менее, а может быть, и более важно «противоречие конформистов и тех, кто способен к совместному социальному творчеству».[246]Традиционные рабочие и профсоюзные организации с их скучной дисциплиной и идеологией солидарности выглядят безнадежно принадлежащими к старому миру, а независимые интеллектуалы, напротив, провозвестниками коммунизма.

И в самом деле, дисциплина капиталистической фабрики вовсе не является хорошей школой самоуправления и демократии. Но и нонконформизм отнюдь не равнозначен революционности. В обществах, где новации становятся требованием рынка, нонконформизм может быть не более чем проявлением своеобразного метаконформизма. Кооперативы и различные экспериментальные творческие и производственные ассоциации порождают собственные нормы и условности, порой не менее жесткие, чем старая индустриальная культура. А подавляющее большинство трудящихся, обреченное на борьбу за выживание, Просто не может позволить себе роскоши «свободного творчества». Такая возможность может появиться у людей лишь непосредственно в процессе социальных преобразований, к которым они, по мнению идеологов, совершенно не готовы.

Политика левых партий в 90-е годы XX века поставила под вопрос еще один тезис, ранее воспринимавшийся как нечто само собой разумеющееся. Эти партии и их лидеры не просто перестают на практике выступать в качестве представителей трудящихся, но и перестают рассматривать себя в качестве таковых.

Самоопределение социал-демократии как «народной», а не только «рабочей» политической силы относится в большинстве стран к 1960—1970-м годам. Но подобное самоопределение вовсе не означало однозначного стремления порвать связи с традиционной социальной базой в лице рабочего класса. Речь шла, прежде всего, о расширений социальной базы левых. Напротив, в 1990-е годы социал-демократия осознанно отдаляется от рабочего класса. «В социалистических партиях, — отмечает Сассун, — все более преобладают активисты, вышедшие из „среднего класса“, что парадоксальным образом позволяет этим партиям более адекватно отражать социальную базу постиндустриального общества». В Лейбористской партии Великобритании лишь один из четырех членов является рабочим. Профсоюзы «белых воротничков», зачастую не являющиеся коллективными членами партии, дают больше индивидуальных членов, чем состоящие в партии профсоюзы «синих воротничков». К тому же «средний член Лейбористской партии значительно богаче среднего избирателя».[247]Иными словами, партия опирается на относительно благополучную часть общества. Среди представителей «среднего класса», в свою очередь, было заметно все более явное деление между тяготеющими к левым представителями общественного сектора и более правыми функционерами частных предприятий. В этом смысле левые в Англии, как и в ряде других стран, оказывались представителями скорее институтов Welfare State, нежели определенного класса.