Дождь усиливался. Я перестал протирать очки. Я ориентировался на фары грузовиков впереди меня. Люди из других машин смотрели на меня с изумлением. Я играл в супергероя, которому непогода нипочем. Моя рубашка слилась с моей кожей. Уснуть мне уже не грозило – остальное не важно. В конце концов я остановился, чтобы выпить еще кофе.

Я попросил крепкого кофе. С меня стекала вода, официантка наблюдала за мной молча. Она предложила мне салфетку за четверть доллара: своих у нее не осталось. С моих долларов тоже стекала вода. Я обессилел. После того как я высушил волосы, официантка сказала, что узнаёт меня: она обслуживала меня сутки назад. Видимо, я тоже должен был узнать девушку, но, хоть я уже и захаживал в заведение, лиц не помнил.

Я выпил кофе и отправился восвояси. Дождь кончился. Я сел в «Мустанг» и разрыдался. Я звал отца. Я хотел, чтобы он забрал меня, отвез домой; я давился слезами. Вдруг слезы кончились, подобно дождю. Я поехал дальше; денег оставалось ровно на то, чтобы завершить путешествие. Разумеется, при помощи револьвера я мог обеспечить себя чем угодно, но я же не мелкий бандит!

Проезжая Юрику[99], я снова захотел пустить себе пулю в лоб и достойно прервать недостойную жизнь. Я никогда не чувствовал себя ее хозяином, это правда, – зато отлично помню, сколько потратил сил, чтобы изгнать дурные мысли. А ведь достаточно было всего одного поступка – и они отступили бы. Одного-единственного поступка. Я совершил его. Слишком поздно. Мой интеллект преподал мне урок. Мозг Эйнштейна непригоден для простых уравнений. Меня преследуют сожаления. Я не жалею о том, что сделал. В этом моя мать оказалась права: я не сочувствую другим людям. Поэтому мое зло для меня лишь теоретическое зло. Меня не волновала боль, которую я причинял. А в грехах, которые не волнуют, нельзя раскаяться, о них можно сожалеть, но не рыдать до конца дней. И, разумеется, можно себя простить – но лишь перед смертью.

Не все люди умеют сочувствовать. Политики и военные, например, не умеют, но никто их в этом не упрекает. Власть принадлежит безжалостным мужчинам и женщинам. В какой-то степени они мои братья и сестры, и если присмотреться внимательно, то оправдания у нас одинаковые. Я тоже хотел признания тысяч людей. Я тоже хотел привлечь к себе внимание, хоть я и не самовлюбленный извращенец. И даже не просто не извращенец. У меня извращенные способы самообороны. Которую я скоро сниму. И когда я достигну младенческой девственности в своем сознании, я умру. Меня убьют. Они должны меня убить. На их месте я бы так и поступил, поэтому с самого начала пути я борюсь с возможностью подавления своего дьявольского ума. Чтобы доставить такое удовольствие им. Но они не смогут меня казнить, прежде чем я объяснюсь. Общество должно раз и навсегда понять, что я не родился убийцей.

На подъезде к «Дороге Великанов» я снова чертыхнулся: только у меня высохла рубашка, как снова пошел дождь. Меня достали непрекращающийся дождь и непредсказуемость погоды, меня достало мокнуть, никакого шарма я в этом не видел. Внизу, у дороги, меня манила автозаправка. Я залил топливо: «Мустанг» оказался весьма прожорлив. Меня обслужил пожилой мужик. Его жена стояла у прилавка; она держала небольшое кафе, где подавали несколько горячих блюд. Старикам давно пора было на пенсию, но, наверное, они не могли прокормить себя иначе.

Я заказал кофе и яичницу из шести яиц с беконом. Хозяйка отправилась на кухню. Входная дверь открылась, и передо мной возникла женщина лет тридцати. Под серым плащом виднелись красивые длинные ноги, их грацию выгодно подчеркивала мини-юбка. Женщина присела, достала сигареты и принялась нервно курить. Я чувствовал, что она хочет ко мне обратиться, но не решается. Я не обращал на нее особого внимания. Я смотрел на фритюрницу, на темное масло внутри, и чуть ли не падал от усталости.

– Вы на север едете?

Я не сразу ответил. Сперва повернулся к женщине.

– Да.

– Можете меня подвезти? Я еду в Юджин[100].

– Я тоже еду в Орегон, но планирую остановиться после границы, в Голд-Биче.

– Ничего, мне подойдет, если вы согласны.

– Да, но есть небольшая проблема. Я на кабриолете и не закрываю верх из-за своего роста – так что, если дождь, комфорт не гарантирую.

– Тогда зачем вы купили кабриолет?

– Я его не купил, а угнал. Это как украсть ботинки в гардеробе стадиона: невозможно угадать, подойдет ли размер.

Я не повернул голову, чтобы увидеть реакцию.

Вернулась хозяйка. Картошка была еще горячая.

Девушка заказала пепси.

– Так вы меня отвезете?

– На ваш страх и риск. Я три дня не спал. Возможно, вам лучше было бы дождаться кого-нибудь другого.

– У меня нет времени. – Ее жизнь меня не интересовала, и об этом я ей сообщил сразу. – Хорошо, я вас отвезу, но я ничего не хочу о вас знать и не хочу чувствовать себя обязанным с вами разговаривать. Я высажу вас около Реддинга[101], если к тому времени мы еще будем живы.

Она вдруг засомневалась.

– Вы правда три дня не спали?

Я пожевал и ответил:

– Правда.

– Ладно, подожду кого-нибудь другого.

Я доел яичницу и сказал:

– У вас не такие проблемы, чтобы рисковать жизнью. Хорошо, что вы это осознали.

Я встал и подошел к кабриолету. Синее небо глядело на меня сверху довольно дерзко. Я поглядел на запад. Грозы не намечалось. Я сел в машину и в тот самый момент, когда собирался тронуться в путь, уснул. Видимо, я проспал около часа. Проснувшись, я увидел, что девушка стоит у машины с чемоданом; плащ она повязала вокруг талии.

– Ну вот, вы выспались. Теперь можете меня отвезти? – обратилась она ко мне, когда я открыл глаза.

– Теперь, после того как я выспался, я больше не хочу никуда вас везти, – сказал я и завел двигатель.

Я сорвался с места и полетел вихрем. Меня одолевали воспоминания, в висках стучала кровь. Сон меня совершенно не расслабил и не придал мне сил. Усталость продолжала на меня давить, как коровье вымя на новорожденного теленка. От оживленного движения на сто первой дороге у меня кружилась голова.

Я покинул трассу, чтобы ехать вдоль океана до Голд-Бича, который находится в устье Роуг-Ривер[102]. В Орегоне я очутился, не отдавая себе в этом отчета. Я не вынашивал план во что бы то ни стало сбежать из Калифорнии: для меня это не имело особого значения. Голд-Бич – последний город перед лесом. Около ста шестидесяти километров я проехал, мысленно не возвращаясь к своему решению. Я намеревался забраться в горы и пустить себе пулю в лоб у расколотого молнией дерева. Впрочем, антураж не так уж и важен: Голд-Бич тоже подойдет.