— Ты не боишься жизни, Рейчел, — убежденно сказал он ей. — Ты бросаешь ей вызов.

— Но я боюсь.

Его улыбка была теплой и нежной.

— У тебя нет недостатков твоего отца, Рейчел. Ты бы не позволила страху влиять на твои решения. — Он снова поцеловал ее в нос, наклонив голову, чтобы коснуться чувствительного уголка под ее ухом. — Просто люби меня, — попросил он, покусывая мочку ее уха. — Отдай мне твою страсть, и я обещаю, что мы оба будем в безопасности.

Их близость была медленной и нежной и настолько восхитительно эротичной, что весь мир для них как бы перестал существовать. И когда удлинившиеся послеполуденные тени заскользили по комнате, Ки воспользовался ее объяснением в любви и сделался смелым и дерзким.

Его руки скользили по ее телу, умело лаская его самые потаенные уголки, заставляя ее содрогаться от чувственной дрожи, стонать, вскрикивать и извиваться под ним, одновременно пытаясь вспомнить, что она хотела сделать.

Он вошел в нее медленно — так медленно, что чуть не свел ее с ума, — и оргазм обрушился на нее с силой девятого вала. Ки обуздал волну ее оргазма подобно полубогу, решившему удержать прилив.

Он начал двигаться в ней, слегка раскачивая ее, снова возбуждая страстными словами и нежными ласками, воспламенявшими все ее нутро. Он воздействовал на все пять органов чувств, давая ей все, но отказывая в привилегии касаться его тела, крепко держа ее руки над головой.

Да. Вот чего она хотела. Она хотела дотронуться до его тела. И в тумане второго мощного оргазма она внезапно поняла, что Ки повторял ей ее же слова любви, но тем единственным способом, который он знал. Это была его декларация любви — его обещание беречь ее, отдать ей свою душу и навечно сохранить в своем сердце.

Солнце медленно садилось, заливая спальню красными, оранжевыми и пурпурными отблесками заката.

А их любовь продолжалась. И та страсть, которая больше недели зрела в Рейчел, наконец превратилась в более глубокое, более спокойное и намного более управляемое чувство.

С ней все будет в порядке.

С ними все будет в порядке.

Потому что она доверила Кинану Оуксу — полубогу-полунеандертальцу — свою жизнь.

Следующие четыре дня Рейчел провела в тумане сюрреалистического хаоса.

Она привыкла жить одна, когда Уиллоу большую часть времени проводила в школе. Внезапно ее дом оказался заполнен до отказа — в разное время дня и ночи приходили и уходили семеро мужчин и волк, по очереди охраняя ее и Микаэлу.

Ахаб спал на шхуне «Шесть и одна», но каждое утро являлся в семь часов, завтракал с ними, а затем забирал с собой Микаэлу полировать до полудня медь. Что было нормально, за исключением трех последних дней, когда старый морской волк настоял на том, чтобы пойти с ними по магазинам.

Рейчел никогда не ходила за покупками с пятилетней девочкой, которая никак не могла решить, чего она хочет, и двумя взрослыми мужчинами, у которых было больше мнений, чем у целой Организации Объединенных Наций. В первый день Мэтью хотел, чтобы Микаэла купила желтое платье и белые сандалии, но Ахаб проголосовал за розовое платье и коричневые босоножки. Они вернулись домой, ничего не купив, и на следующее утро Питер постарался уговорить Микаэлу купить голубое платье и соломенную шляпку с целой клумбой цветов.

В тот день они тоже вернулись с пустыми руками.

Кроме Ахаба. Он купил рубашку настолько яркой расцветки, что на нее было больно смотреть.

Ки и Дункан накануне согласились позволить Рейчел и Микаэле проколоть уши и молча вышли из магазина в тот момент, когда продавщица приставила иглу к ушку Микаэлы. И когда спустя десять минут Рейчел и Микаэла появились с маленькими золотыми сережками в ушах, они увидели троих мужчин, сидящих на скамье и молча уставившихся в землю. Они передавали друг другу фляжку, которую Ахаб всегда носил в заднем кармане.

Рейчел решила, что в то утро они останутся дома, поскольку делать покупки коллективно оказапось невозможным.

— Такое кушанье называется «Муравьи на дереве», — сказала Микаэла, становясь на колени на стул и аккуратно раскладывая виноградины на арахисовое масло, которое она намазала на стебли сельдерея.

Рейчел с содроганием наблюдала за этой странной закуской.

— Манки говорит, что сельдерей полезен для желудка, — продолжала Микаэла, заметив написанный на лице Рейчел ужас. — Он готовит его всегда, когда возвращается с работы.

Микаэла давала смешные имена всем мужчинам. Они, вероятно, думали, что она будет называть их дядями, но малышке было слишком трудно выговорить их имена. Микаэла превратила дядю Мэтта в Манки, дядю Дункана в Дунки и так далее.

Имена прижились, и мужчины не торопили девочку менять их теперь, когда она овладела речью.

— Вы все живете на «Шесть и одна?» — спросила Рейчел, наполняя стакан молоком для Микаэлы и наливая бокал вина для себя, надеясь, что вино поможет ей преодолеть тошноту при виде арахисового масла с сельдереем и виноградом.

Микаэла кивнула и протянула ей «муравьев на дереве».

— У меня есть моя собственная койка, но мы с Микки спим с папой, когда он на шхуне.

Микаэла наблюдала за Рейчел, которая осторожно надкусила бутерброд, прожевала, проглотила и откусила второй кусок на редкость вкусного угощения.

— Вкусно, правда? — спросила Микаэла, с аппетитом поедая лакомство. — Ты думаешь, это плохо, что я сплю с папой?

Рука Рейчел с «муравьями» застыла в воздухе.

— Нет, а почему это должно быть плохо?

— Потому что я девочка, а папа — мужчина. Джоан говорила, что это плохо. — Она сделала гримасу. — Я спала на папиной груди-с момента моего рождения. Что здесь плохого?

— Абсолютно ничего, — быстро заверила ее Рейчел, жалея, что не может вцепиться в волосы Джоан. — Если ты не считаешь, что тебе будет лучше спать одной, то можешь спать, где тебе захочется. Я прыгала в постель мамы и папы каждый раз во время грозы.

Микаэла удовлетворенно кивнула.

— Я думаю, что Джоан это не нравилось, когда она останавливалась на «Шесть и одна», потому что ей приходилось спать одной.

Рейчел тоже спала одна последние три ночи. Но она не возражала, довольная тем, что Ки придерживался строгих моральных правил, когда дело касалось его дочери.

Рейчел засунула в рот еще один кусок сельдерея, когда раздвижная дверь открылась и в кухню вошли Ки и Дункан.

Они застыли на месте, увидев пачкотню на кухонной стойке, и оба укоризненно покачали головами.

Дункан поднял Микаэлу и отнес к раковине, держа на расстоянии от себя, словно она была бомбой. Он повернул кран и помыл ей руки. Ки стоял по другую сторону стойки, скрестив руки на груди и с ужасом глядя на Рейчел, которая откусила еще один кусок липкого сельдерея.