— Вот, возьмите… На благо церкви и веры Христовой.

— Щедрый дар, — вдруг раздался новый голос — холодный и немного странный из-за едва уловимого акцента. — Я добавлю свою лепту.

Никто не заметил, как из полутьмы храма на свет выступил невысокий черноволосый и смуглый человек в коричневых одеждах, с кипарисовым посохом паломника и оливковой веточкой, прикрепленной к плечу. Сей пилигрим, метнув острый взгляд на собравшихся у входа, вынул из складок одежды пару серебряных кругляшков и передал монетки священнику.

— Я пойду, пожалуй, — сказал неизвестный. — Благодарю за приют и хлеб. Да благословит вас Господь…

Человек поклонился отцу Дамиану, принял благословение, несколько правда, поспешное, строго взглянул на сэра Мишеля и, спустившись вниз, вышел на дорогу.

— Паломник, — пояснил священник отцу Колумбану, глядящему вслед удалявшемуся незнакомцу, — возвращается из Святой Земли в Англию. А вы куда собрались?

— Тут… недалеко, — коротко ответил пустынник. — На обратном пути обязательно зайду к вам, поговорить.

— Конечно, конечно, — закивал отец Дамиан, — Может быть задержитесь? Сейчас буду служить обедню…

Отшельник помотал головой, вежливо сказал, что у него и благородных спутников мало времени, и они очень спешат. Неторопливо шедшего паломника они нагнали вскорости, возле последних домов. Ехали медленно, и когда мул отца Колумбана поравнялся с пилигримом, отшельник нагнулся и громко спросил:

— Почтенный, каковы дела в Святой Земле и вечном городе Иерусалиме? Ты, наверное, молился у самого Гроба Господня?

Паломник, смуглый от южного солнца, бородатый и хмурый человек, подозрительно оглядел серую рясу отца Колумбана, по монашескому обычаю перевязанную толстой веревкой, задержал взгляд на небольшом посеребренном кресте на его груди и только потом ответил:

— Плохи дела! Разве не слышали? Христиане ушли из Иерусалима. Одна надежда на наших добрых королей. Впрочем, Саладин пускает в город паломников и приходить к Гробу Господню можно… — тут пилигрим запнулся, словно следующее слово ему было трудно выговорить, — можно невозбранно.

— А родом ты откуда? — снова спросил отец Колумбан.

— Из Уэльса. Мое имя Годрик.

Странник отвернулся и зашагал медленнее, давая понять, что разговор окончен.

— Пилигрим, — уважительно заметил рыцарь. — Святой человек. В Иерусалиме был. Безгрешный. Как я после исповеди…

— Написано — «нет праведного ни одного[9]»! — разгневанно рявкнул отец Колумбан. — А за такую ересь вот тебе епитимья — сорок раз прочесть Pater Noster! И, пожалуйста, про себя. Я и так святые тексты с пеленок знаю наизусть!

— Строго вы с ним, — усмехнулся Гунтер, когда сэр Мишель, немного поотстав, с серьезным видом погрузился в молитву. Теперь лошадь германца и мул отшельника шли рядом, а кобыла непутевого рыцаря плелась сзади.

— А как иначе? — вздохнул отец Колумбан. — С Мишелем по другому нельзя. Я вот жалею, что у тебя священнического сана нет. Присматривать за душой младшего Фармера ты не сможешь. Как я понял, там, в вашем будущем народ обуян безбожием?

— Наподобие…

Дорога была Гунтеру знакомой, он узнавал некоторые приметные места, и знал, что вскоре нужно будет свернуть в лесок, где на одной из множества полянок был спрятан «страшный дракон Люфтваффе». Плохо, впрочем, спрятан. Германец оставлял самолет, надеясь, что находится в оккупированной Франции сорокового года, где каждый знает, что это за машина. В двенадцатом веке пикирующий бомбардировщик могли принять за что угодно. Гунтер представил себе, как один из крестьян, гуляющих по лесу наткнется на эдакое чудище и с воплями побежит в деревню. А что он будет дальше делать? Соберет крестьянское ополчение? С вилами и косами пойдет бить дракона? Или пожалуется проезжему рыцарю или своему хозяину-дворянину: дракон, мол в кустах сидит?..

Гунтер, пускай и был погружен в свои мысли, заметил, что отец Колумбан иногда оглядывается на дорогу и что-то беспокойно бормочет под нос. Вначале германец решил, что святого беспокоит процесс исполнения епитимьи, благо сэр Мишель уже минут сорок не подавал голоса, а за это время можно было мысленно прочесть «Отче» раз сто. Но отца Колумбана духовное совершенствование сэра рыцаря, видимо, интересовало меньше всего — молчит, и то хорошо. Отшельник, озираясь, смотрел не на норманна, а на дорогу, между прочим, совершенно пустую. Единственного попутчика, пилигрима Годрика из Уэльса, они давным давно обогнали.

— Святой отец, что нибудь не так? — Гунтер и сам начал беспокоиться, смотря на старца. Отец Колумбан огладил одной рукой бороду, пожал плечами и проворчал:

— Понимаешь ли, я совсем не могу понять, отчего паломник, встреченный нами в деревне, сказал неправду.

— То есть? — не понял Гунтер.

— Да то и есть! Я родился и вырос в Ирландии, долго жил в Англии, воевал со старым бароном де Фармер в Нортумберленде и Йоркшире, однако не припомню, чтобы уроженцы тех мест говорили с таким странным акцентом. Да и выглядит этот Годрик неправильно. Норманны в большинстве своем — светлые, валлийцы и саксы — рыжие. А он — черный, будто сарацин… Хотя, я могу и ошибаться.

— Вы сказали, будто у него неправильный выговор, — напомнил Гунтер. — А какой?

— Не представляю. Может быть итальянский, или византийский? Да нет…

— Эй, — сэр Мишель вдруг окликнул своих попутчиков, — если так будем ехать, окажемся прямиком в Руане. Джонни, это тот самый лес, надобно сворачивать направо, а потом еще шагов пятьсот.

Точно. Гунтер нарочно приметил растущие у края дороги дубы, еще три дня назад, когда только состоялось знакомство с рыцарем, на голову коего свалились «железный дракон» и будущий оруженосец. Деревья довольно приметные — три ствола у земли срослись вместе, а средний был сломан, молнией, надо полагать.

— Сворачиваем, — согласился германец, и, посмотрев на отца Колумбана, объяснил: — Там должен быть большой нераспаханный луг. Место глухое…

— В теперешние времена глухих мест не бывает, — заметил святой, — народ везде шляется.

Лес был густой, но чистый, без зарослей. Огромные деревья заслоняли своими кронами небо, а потому молодой поросли солнечных лучей почти не доставалось. Лишь темно-зеленый ковер из круглых листьев копытня, перемежавшегося с кислицей, мягко шуршал под лошадиными ногами. Сэр Мишель, заявив, будто помнит дорогу и направление лучше, выехал вперед, за ним шагал мул святого отца, Гунтер с заводной лошадью оставался в арьергарде. Просвет между деревьев действительно показался через пять или шесть сотен шагов, появились ореховые кусты и заросли кипрея, окружавшие поляну. И моментально сэр Мишель резко остановил лошадь, подняв руку, требуя соблюдать полную тишину.

— Вы ничего не слышите? — через некоторое время рыцарь обернулся и настороженно посмотрел на Гунтера и отца Колумбана.