— Песнь Крови, — позвал он.

Рыжебородый великан приподнял воительницу, принялся поглаживать ее по волосам.

Кошмарный сон, истомивший ее во время долгого отдыха, страшные картины, которые довелось разглядеть, начали медленно таять. Затуманилось перекошенное болью лицо Гутрун, потерявшей сознание и брошенной на каменное возвышение. Расплылись очертания твари, называвшей ее сестрой, бившей ее безжалостно, беспощадно.

— Песнь Крови, — позвал Гримнир, на этот раз погромче, порешительней.

Воительница застонала, вновь прошептала имя дочери и наконец открыла глаза. Озабоченный, встревоженный Гримнир смотрел на нее. Рядом стояли Харбард и Ульфхильда.

Песнь Крови распростерлась в пещере на ложе, помещенном у самого очага. Ее так до сих пор не одетую, накрыли медвежьими шкурами мехом наружу. На горле и на руках были наложены повязки, раны на теле смазали целебным бальзамом.

Гримнир улыбнулся и подмигнул ей, затем ласково потрепал по плечу. Она поморщилась от боли, и он тут же убрал руку.

— Я… я не думал, что… Я не хотел причинить тебе вред, — пробормотал он.

— Сомневаюсь, что ты смог бы найти на мне место, где нет боли, — слабо улыбнулась Песнь Крови.

Она перевела взгляд на Харбарда:

— Ты обещал, что все кончится на закате.

— Я же не говорил, какой именно закат имею в виду.

— Будьте вы прокляты, прислужники Одина! Все вы, как один, хитрецы и обманщики…

— Ну-ну, — оборвал ее Гримнир. — Ты выжила, и этим все сказано. Теперь ты можешь рассчитывать на помощь ульфбьернов.

Харбард присел рядом с ней на корточки.

— Песнь Крови, — обратился к ней вождь, — что произошло во время бури? Что ты видела или слышала? Что явилось тебе во тьме. Я… мы должны знать.

— Прикажи подвесить себя на дерево, и ты все узнаешь.

— Я уже висел, — ответил Харбард. — Все, кого ты видишь здесь, побывали на виселице. Мы называем ее «кобылой Одина»[4]. Но никогда прежде никто из нас сам не падал с дерева. Ты же буквально свалилась. Веревка сгорела. Тебе что-нибудь привиделось? Посещали тебя какие-нибудь образы?

Воительница поджала губы, отвела взгляд.

— Со мной ничего особенного не случилось, — упрямо повторила она.

— Скажи им, Песнь Крови, — настойчиво посоветовал Гримнир. — Это очень важно.

Женщина бросила испытующий взгляд на рыжебородого великана, затем с подозрением глянула на испещренного шрамами вождя и вновь перевела взгляд на рыжебородого.

— Гримнир, мое испытание закончилось? — спросила она. — Если я открою, что мне пришлось испытать, не может так случиться, что они откажутся помогать мне?

— Твое испытание закончилось, — подтвердил Харбард.

— Гримнир? — игнорируя вождя, спросила воительница.

— Да, все позади.

Теперь она глянула прямо в глаза Харбарда:

— Я не понимаю, о каком именно испытании ты ведешь речь, хитрец.

— Что тебе привиделось? — решительно осведомился Харбард.

Песнь Крови что-то пробормотала про себя, потом, взглянув на Гримнира, ответила:

— Моя дочь Гутрун. Наши сознания как бы соприкоснулись, прибавив обеим нам сил и решимости.

— Это хорошо, это дар Одина, — одобрительно кивнула Ульфхильда.

Харбард тоже покивал:

— Хорошая примета. Что еще ты видала, Песнь Крови?

— Двух воронов, которые хотели выклевать мне глаза, но я сумела отбиться.

Харбард просиял, победно глянув на Ульфхильду.

— Хугин и Мунин! — обрадованно воскликнул он.

— А волков Одина ты не различила? — спросила Ульфхильда. — Может, где-нибудь поблизости ты приметила Фреки и Гери?

— Нет, волков не было. Мне пришлось насмотреться много другого. Образы так и мелькали. Скоро я окончательно выбилась из сил и повисла в петле. Затем, помню, меня ослепил яркий диск, после него наступила полная тьма. То же самое и на теле — сначала обжигающий огонь, потом ледяной холод. Но все это смутно, какими-то обрывками. Вот что отчетливо отложилось в памяти — лицо дочери. Вдобавок я сердцем ощутила, что она еще жива. — Песнь Крови потянулась, коснулась руки Гримнира и страстно добавила:

— Гутрун жива! — Затем она обратилась к Харбарду:

— Вот за это знание я благодарна Одину, за все же остальное проклинаю.

Харбард и Ульфхильда рассмеялись:

— Проклинай, сколько хочешь, Разорвавшая Петлю.

— Почему разорвавшая?

— Потому что, — объяснила Ульфхильд, — Одину, без сомнения, пришлись по сердцу твои проклятия.

Харбард поднял палец и добавил:

— Рассказывают, что Один больше всего ценит тех героев, кто полагается только на себя, кто особенно не рассчитывает на богов и кто, пока не войдет в Валгаллу, ни перед кем не склонит голову и не сложит оружие. Теперь, когда ты помечена его рунами, твои проклятия у него ничего, кроме усмешки, не вызовут.

— Какие руны? — встрепенулась Песнь Крови и машинально коснулась повязки на горле. — Ты имеешь в виду ожоги от веревки? У тебя, я смотрю, тоже рубец на шее. Надо же, я только сейчас заметила его. Ух ты, — она всплеснула руками, — Гримнир, ты, оказывается, тоже помечен.

— У тебя на шее отпечаталось что-то другое, вовсе не похожее на шрам или рубец, — тихо проговорил рыжебородый. — С нашими отметинами ничего общего.

— Вот почему нам так важно знать обо всем, что случилось с тобой прошлой ночью, — объяснила Ульфхильда.

— Я надеялся отыскать разгадку, — подтвердил Харбард. — Найти ключ к надписи, выжженной у тебя на шее Одином.

На мгновение в пещере зависла тишина, затем Песнь Крови начала сыпать проклятиями.

Ялна вдруг вскрикнула:

— Руки не держат. Скользят.

Она попыталась приостановить сползание. Ничего не вышло. Ее руки начали соскальзывать с мокрого камня.

— Сейчас я упаду! — вскрикнула она.

Тирульф кончиками пальцев ухватился за какую-то трещину, переместился поближе к девушке. Здесь нащупал ногой узкий выступ, переместил вес тела и успел подхватить Ялну, неостановимо смещавшуюся к краю скалы, за которым открылся глубокий обрыв.

— Постарайся найти зацепку, — закричал ей воин.

Наконец Ялна сумела ухватиться за выступ. Здесь чуть передохнула, перевела дух.