– Это по-твоему! Мы едем неизвестно куда! За черту города!

– А где, по-твоему, должно находиться кладбище домашних животных? На Тверской улице? – не отступала Икки.

– Девочки, перестаньте спорить! – я уже начинала нервничать. Вообще-то меня беспокоило два вопроса: вдруг Пулька права, и мы приедем совсем не туда, куда надо, и второй – куда, собственно, подевалась моя родительница? Она ведь обещала прийти и на Афродитины похороны, и в ресторан... У меня было такое чувство, которое дети иногда испытывают в пионерском лагере – ко всем в выходные приехали родители, а к кому-то нет. И бедный ребенок стоит у ворот два дня подряд и ждет...

Сначала мы ехали по центру города, потом выехали на Кольцевую дорогу, повернули и оказались среди громоздких новостроек. Я нервно посматривала то на часы, то в окно. Потом свернули и очутились в каком-то сером, неприятном районе, где кроме заводов с трубами не было ни одного нормального жилого дома, и сердце мое упало – тут никак не может быть кладбища домашних животных, а до начала церемонии оставалось всего двадцать минут.

– А самое-то главное! Самое главное! – Я плюнула, перестала смотреть на время и стала слушать Анжелку. – Они разрешили мне видеться с детьми! По выходным.

– Надо же – милость оказали! – негодовала Икки.

– Да, ладно, хоть так! – Огурцова махнула рукой.

Машина въехала на территорию заснеженного пустыря с подозрительными черными лужами – в голове промелькнула совершенно неуместная мысль: «Это, наверное, нефть. Сюда бы Эльвиру Ананьевну с ее нефтяной вышкой!» Поначалу я обрадовалась унылому пейзажу за окном – тут вполне могло бы разместиться кладбище домашних животных, но по истечении пяти минут, которые показались мне часом (не меньше), я подумала о том, что никакой улицы Корейкина среди пустыря быть не может. И вдруг, исчезнув под мостом с яркими оранжевыми фонарями, мы вынырнули прямо на улицу Корейкина.

У дома с аркой стоял до боли знакомый «жигуленок», которым Николай Иванович несколько дней назад от души пожелал маме подавиться. Вокруг машины ходила, заламывая руки, убитая горем кузина, одетая в черное приталенное пальто; на голове ее красовалась какая-то несуразная чалма, а под коленками болталась сумка-сарделька того же траурного цвета. Родительница моя бегала кругами за Адочкой, видимо, стремясь поймать ее и утешить. А из открытой дверцы автомобиля виднелись...

...Виднелись распухшие ноги Мисс Бесконечности в старых растянутых носках и клетчатых, разношенных тапочках!

Так вот куда ездила мамаша!

– Ты почему ускакала, не предупредив меня! – накинулась я на маму, выскочив из машины.

– За бабушкой ездила.

– Вижу, – буркнула я. – Зачем ты ее на похороны привезла? Зачем ты поддерживаешь и лелеешь ее безумную идею с похоронами?!

– Клин клином вышибают! – уверенно проговорила она и тут же сочла нужным в ответ накинуться с упреками на меня. – Ты мне ответь! Ответь! Ты по мне скучала, пока меня не было? А?

– Ну, да, – растерялась я.

– Вот и я вдруг взяла и соскучилась по своей матери! – патетически воскликнула она. – Тебе кажется это странным?

– Да нет.

– Я завтра уезжаю в Буреломы и решила повидаться с мамой! Это так неестественно? – Она приперла меня к дверце «подарка» Николая Ивановича.

– Да что ты заладила! Можно было хоть записку оставить! Я не знала, что и думать! И вообще... – в эту минуту рядом с аркой появился красный автобус с черными занавесками на окошках. Адочка рванула к нему с воплями:

– Фроденька! Мою Фроденьку привезли! – и тут же упала без чувств – благо я успела подхватить ее.

– Чего дают? – Мисс Бесконечность вылезла из машины и протискивалась сквозь толпу незамужних дам.

– Помидоры! – съязвила Огурцова, но так, чтобы бабушка ее не слышала.

Наконец мы с мамой втащили Адочку в автобус, провожающие Афродиту в последний путь тоже заняли свои места, и мы поехали на кладбище домашних животных.

– Машка! Ты сделала, что я тебя просила? – весело спросила Мисс Бесконечность – видимо, старушка не понимала, куда ее везут.

– Что? – испугалась я, решив, что бабушка снова заведет старую песню о новом гробе.

– Ты заверила мое завещание у нотариуса?

– Какое завещание? – полюбопытствовала мама.

– Как какое? Я написала завещание. Разделила поровну свое имущество между детьми и Раечкой.

– Какой еще Раечкой? – удивилась мамаша.

– Что значит «какой еще Раечкой»! – прокричала Мисс Бесконечность вне себя от негодования. – Вы не помните Раечку? Ну, с которой мы вместе лежали в больнице и которая работает в Государственной думе! Такой замечательный и отзывчивый человек! Я ей гандероб отписала!

– А Мане что? – спросила мама – судя по всему ей было интересно, что старушка могла отписать своей внучке, если Раечке отошел «гандероб».

– Машке – вазу из цветного стекла. Помнишь, ту, которую мне племянница, Катеринина дочь, из Польши привезла?

– Ты же, когда с Люськой поругалась, запустила в нее этой самой вазой.

– Н-да? – безразлично сказала метательница ваз и с интересом спросила: – Попала?

– Промазала. Метила в голову, а угодила в косяк.

– Жаль, – разочарованно проговорила Мисс Бесконечность. – Такая эта Люська оказалась задрыга! Нет, вы только послушайте! – ни с того ни с сего воскликнула она, чем привлекла к своей персоне внимание всех разведенных дам, кроме Адочки, которая, завалившись на меня, до сих пор не пришла в себя. – Привезти из заграницы подарки! Мне! Своей тетке любимой! А на следующий день с меня же за это барахло денег потребовать – мол, я это все через границу не дарить везла, тетя Верочка, а продавать! Я в нее вазу-то и швырнула!

– Нужно было сходить в гравировочную мастерскую и сделать надпись: «На память дорогой тете Вере от племянницы», – с видом знатока проговорила Нина Геннадьевна в нос. Она всегда говорила так – то ли по причине хронического гайморита, то ли от природы. Надо заметить, что Анжелкина мать распрощалась со своей нелепой прической из тринадцати косичек, торчащих в разные стороны, со странным облачением, сшитым собственными руками из занавески зажигательной расцветки с драконами и змеями, а также перестала красить веки зеленкой. Теперь она выглядела вполне нормальным человеком, если не считать браслета из зубов, который то и дело выглядывал из-под манжеты левого рукава ее лиловой кофты.

Автобус резко затормозил, Адочка открыла красные заплаканные глаза, и только было снова собралась упасть в обморок, как водитель зычно оповестил:

– Прибыли!

Мы оказались у полукруглых ворот с надписью «Кладбище домашних животных», откуда выбежали два молодых человека, похожих друг на друга как две капли воды, в одинаковых черных брюках и черных полупальто с алыми бантиками на груди. «Будто на демонстрацию собрались!» – подумала я. Один из них громыхал катафалком, другой держал под мышкой магнитофон.