Ранее считалось, что затворничество в знак верности прежней династии и протеста против новой лишило государство множества ценных, высокообразованных и квалифицированных кадров, которые удалились в провинции, чтобы посвятить свою жизнь живописи, каллиграфии или письму вместо того, чтобы служить незаконному или недостойному режиму. Дженнифер Джей смогла наглядно продемонстрировать, что влияние этих лоялистов сильно преувеличено и переоценено [24]. Одной из причин столь повышенного внимания стало то, что они, будучи целеустремленными людьми и имея мало возможностей для самореализации и выпуска энергии, бесконечно писали о тяжелой доле своих инакомыслящих соратников, в то время как те их коллеги, кто принял правительственные посты, были слишком заняты, чтобы посвящать свое время размышлениям о своем положении.

Обозленные сунские лоялисты были вымирающим видом и вскоре без лишнего шума влились в новое общество и стали наслаждаться повышением благосостояния и культуры развивающегося государства. Все китайцы, как тогда, так и, несомненно, после юаньского времени, гордились расширением границ и иноземными подвигами юаньских военных по мере расширения империи и включения в ее состав все большего числа земель и народностей.

Конфуцианская элита, хоть и критически настроенная в отношении некоторых аспектов системы управления и засилья менее культурных чужеземцев, признавала за Юаньским государством Небесный мандат на власть и была склонна допускать, что представители некитайской правящей знати зачастую были хорошими людьми, чьи достоинство, щедрость, мотивация и подход к работе порой превосходили качества их китайских коллег.

Легитимность юаньской империи не ставилась под вопрос, население верило в искренность многих имперских чиновников, и широко распространилось убеждение, что в конце концов иноземцы вольются в китайское общество и изменятся, а цивилизация восторжествует. В Иране происходили те же процессы, но там не было шанса на то, что «монголы» отступят и вернутся в степь после того, как их господство падет. Как и Китай, Иран Хулагуидов с точки зрения культуры был плавильным котлом, «культурным бульоном», в котором варилось множество различных ингредиентов. Его бульон служил источником энергии как для современников, так и для грядущих поколений, которым предстояло поглотить сваренный из него суп.

Если судить об успехах и неудачах юаньского правительства и бюрократии, то их художественные достижения признаются широко, равно как и на Западе культурные достижения государства Хулагуидов давно и широко признаны историками искусства. Империя Юань смогла перенять и развить культурные достижения Сун, во многих областях превосходя даже успехи Мин. Хотя минская керамика знаменита во всем мире, именно при Юань гончары достигли вершины своего мастерства. Пьесы юаньского времени почитаются до сих пор, эта эпоха всюду считается золотым веком китайской драмы[268].

Хубилай-хан, как и его брат Хулагу на западе, был энергичным поборником интеллектуальной деятельности. Как они, так и их потомки поощряли интеллектуальные споры и научные исследования, создавали институты, необходимые для развития философии, образования, науки и академической жизни. В частности, Иран Хулагуидов породил до сих пор непревзойденных поэтов золотого века (1250–1350). Интерес ханов к истории привел к созданию разнообразных исторических хроник и записей, доступных ученым современности.

Обсерватории Мараги и Ханбалыка породили гигантов мысли вроде Туси, Ширази и Го Шоуцзина, мысли и теории которых привлекают внимание вплоть до наших дней. Живопись и каллиграфия продолжали богатую традицию, достигшую пика при Сун, и отражали богатство, порожденное объединением культур. Чжао Мэнфу за некоторые из своих картин приобрел международную известность и даже всемирное признание. Ханчжоу, не являвшийся более политической столицей, процветал как культурный центр мировой империи Хубилая, обеспечил преемственность и развитие художественной традиции Китая.

Не прерывалось совершенное мастерство изготовления китайской керамики, и прежде всего утонченного селадона. Китайские гончары, продукция которых привлекала внимание во всем мире, стали обслуживать международные рынки, особенно иранский, с его неутолимым спросом на изящный фарфор. Голубой кобальт экспортировался из Хемсара в Иране, а обратно поступал в виде великолепного бело-голубого фарфора из печей Цзиндэчжэня. В 1369 году основное ядро монгольской армии могло уйти в степные земли Монголии, но в результате векового развития общество пропиталось элементами культурной зрелости, которые невозможно было стереть и которые проникли в ДНК страны.

Для историка, изучающего Монгольскую империю, одним из самых приятных аспектов является обилие первоисточников. Помимо того, что существует множество детальных описаний этого динамичного периода в литературе, а его следы сохранились и в камне, и в предметах искусства, письменные памятники доступны сразу на многих языках. Тексты на латыни и записи тюрков-чагатаидов дополняют сведения вьетнамских и японских хроник, а грузинские и русские летописи сообщают детали и контекст событий, о которых повествуют великие персидские и китайские нарративы. Век Чингисидов породил химеру, головы которой вещают на множестве наречий. Это неисчислимое разнообразие хроник, историй отдельных регионов, биографических словарей и произведений прочих литературных жанров, которое отражает историю средневековой Азии, порабощенной монголами, требует от историка титанических усилий на ниве филологии.

Если исследователю крестовых походов было бы неплохо освоить европейские языки, арабский и, возможно, персидский, армянский или даже турецкий, то монголист, в идеале, помимо общей базы в виде хотя бы персидского и китайского, должен в той или иной степени владеть целой россыпью западных и восточных языков. К настоящему времени некоторым ученым удалось навести мосты между разделами этой дисциплины, уверенно освоив для этого персидский, китайский и арабский, а также монгольский, тюркские языки, вьетнамский или японский. Томас Оллсен перевернул характер исследований истории Чингисидов благодаря своей книге «Культура и завоевание в монгольской Евразии» [1], в которой продемонстрировал владение многими языками Западной и Восточной Азии. Его примеру вскоре последовали и другие ключевые фигуры, например Михаль Биран и, совсем недавно, Флоренс Ходус. Эти ученые-полиглоты значительно расширили сферу исследований истории Чингисидов, а заодно и повысили степень интереса к этому предмету, сделав его доступным для гораздо более широкой аудитории.