Принцесса приподнялась, осторожно выбралась из-под руки спящего Авель-Мардука. Яркий солнечный свет заливал спальню, совсем лишая предметы теней. Все лампы были потушены. На столе сверкали бликами свежие фрукты, серебряный сосуд с вином наполнен до краев. Он не проснулся, но Шаммурукин показалось, что ресницы его дрогнули.

Все, что о нем говорят, не может быть правдой. Она знает его лучше других, знает даже его кровь на вкус. Авель-Мардук подобен льву. Кто сравнится с ним? Под его рукой Вавилон еще более усилится. Принцесса стала на ложе в полный рост — вся раскрытая, нагая, с широкими бедрами, тяжелой грудью в узорах татуировки. Темные волосы с ранними прядями седины спускались до колен. С улыбкой любовалась она своим мужем.

Он схватил ее за щиколотку, открыл глаза.

— Я хочу пить, — смеясь, сказала она и попыталась вырваться.

Прищурившись, он глядел на нее снизу вверх, голую, податливую, будущую царицу. Ресницы рассеивали свет, очертания ее фигуры размывались — большое, прекрасное тело. Она снова засмеялась. Он ударил ее под колено, Шаммурукин рухнула на него, как срубленный кедр, и он принял ее в объятия.

После, оставляя ее, смятую, со следами укусов на груди, он сказал:

— Ты отличаешься от других женщин тем, что не отнимаешь силу, а даешь.

Шаммурукин лежала на животе, подперев кулаком подбородок, и широко ему улыбнулась, обнажая крупные острые клыки. Блестящие миндалины глаз истекали слезами.

В роскошной колеснице, запряженной шестеркой лошадей, в окружении конных гвардейцев Авель-Мардук ехал по широким улицам Старого города. Вавилон был как настороженный волк, — знал, чего ожидать.

Идин с тревогой посматривал на принца. Лицо Авель-Мардука было суровым, он ни разу не взглянул на друга. Астролог сообщил точное время начала затмения. Принц решил покинуть дворец, быть с народом, дабы никто впредь не смог обвинить его в трусости.

Толпы людей бежали к Эсагиле. Завидев кортеж властителя, падали ниц. До затмения оставалось совсем мало времени. Ворота храма были наглухо закрыты. Из-за стен доносилось заунывное пение. Несметная толпа кипела, осаждая храм, заполняла собой центральные кварталы.

Кортеж остановился. Идин, натянув поводья, склонился к уху принца.

— Прикажешь отпереть ворота, господин?

— Нет, я останусь с моим народом. Жрецы не ждут меня, — ответил Авель-Мардук.

Идин побледнел.

— Господин, посмотри, что творится вокруг. Как только солнце исчезнет с неба, они набросятся на тебя. В храме будет безопаснее.

— Народ должен знать, что он не брошен. Затмение продлится несколько мгновений.

— За это время они успеют убить тебя. Смотри, страх ослепил их. Они не видят ничего, кроме страха.

Внезапно на землю упала тень, пронеслась фиолетовым крылом над городом, обрубая квартал за кварталом. Толпа дохнула жаром, отхлынула от стен храма. Черный диск наползал на солнце, мерк свет. Оцепенение прошло, где-то в утробе гигантской толпы зарождался вопль.

— Освободить мечи! — закричал Идин гвардейцам. — Командующий в опасности!

Гвардейцы, растерянные, бледные, сомкнули кольцо вокруг колесницы. Шум нарастал, крик, вой неслись со всех сторон. Солнце стало похоже на растущую луну, сумерки сгущались. В толпе началась паника. Люди пытались влезть на стены храма, срывались вниз. Тех, кто в давке не удержался на ногах, затаптывали насмерть.

Тьма накрыла великий город. Не стало ни дворцов, ни храмов, ни торговых путей. В небе висел черный диск в огненном ореоле. Люди в суеверном ужасе бросались на землю, волны безумия накатывали одна за другой. В толпе проповедовали конец мира, знаком которого явилось затмение. И кто-то, наконец, закричал:

— Вот он, демон! Убейте его! Не быть ему царем, он несет Вавилону несчастье. Убейте, убейте, убейте!!!

— Отпереть ворота! — во все горло закричал Идин. — Именем правителя Вавилона!

Песнопения за храмовыми стенами были ответом командующему конницей. Гвардейцы ринулись вперед, рассекая толпу. Ударили в ворота. Ужас гнал людей; гнев толпы сосредоточился на колеснице наследника. Люди были готовы душить, рвать зубами, терзать. Толпа вышла из повиновения, превратилась в абсолютное зло, многоголового монстра, вырвавшегося на свободу. Гвардейцы защищали принца, хлынула кровь.

— Ломайте ворота! — кричал Идин. Теплая, сладкая кровь заливала его лицо — камень, пущенный из пращи, рассек кожу на лбу: — Гвардейцы, защищайте принца!

Авель-Мардук стоял в колеснице с обнаженным мечом в руке. Кони испуганно ржали и рвали упряжь. Толпа кипела, как смола в котле. Принц не мог поверить, что все это происходит на самом деле.

— Убейте Авель-Мардука! Убейте демона! — кричали отовсюду.

В какой-то момент он увидел, что на другом краю площади разыгрывается такая же кровавая драма. Там, по-видимому, наводил порядок Син-иддинам со своей легкой фалангой.

Сумрак постепенно разжижался, как кровь в реке. Темнела душа принца, сердце запекалось черной злобой. Ворота храма раскрылись сами. На орущую, залитую кровью площадь вышли жрецы, неся штандарты с изображением Мардука и старших богов. Изваяние дракона покачивалось на плечах служителей. Первые лучи солнца упали на его позолоченные рога. Покаянные псалмы смолкли, как только изуродованная колесница предстала взорам жрецов. Площадь была усеяна телами убитых и живых, боящихся глядеть на новый день.

Авель-Мардук был ранен. С омерзением глядел он вокруг и не верил глазам своим. И тогда Варад-Шамаш, новый верховный жрец Эсагилы, первым упал ничком на землю. Как снопы колосьев полегли вслед за ним и другие служители. Один золоторогий дракон стоял перед принцем. Многие из гвардейцев погибли. Идин был убит.

Авель-Мардук приказал положить его тело на колесницу и сам правил. Солдаты расчищали дорогу. Сиял день, снова ветер летел из пустыни, солнце накаляло камни города. На площади перед храмом поднимался плач.

Лошади шли медленно. Слезы высыхали на лице принца соляными дорожками. Он не смотрел на Идина, знал, что, не вынесет его мертвого лица. Но друг был еще рядом, последние мгновения. Гигантский комплекс Южного дворца встал перед ним.

— Слишком высокую цену приходится платить, — сказал как-то Авель-Мардук.

— Да, но это цена за право принадлежать к царскому роду, — отозвался Идин. — Знаешь, я бы так не смог. Слишком большая ответственность. Но, может быть, тебя это утешит…

— Что?

— Никто ни в чем не виноват.

Когда это было? Была зима, шли дожди, тучи ползли по наклонному скату серого неба, отшлифованного до глади, до звона в сердце. Тонкие шторы трепетали от ветра, в комнату с открытой террасы летели брызги — мелкий бисер брызг, разбивающихся о мраморные скульптуры. Краснел огонь светильников, обгорелый папирус лежал в чаше. Идин обернул к нему гладко выбритое лицо — светились глаза, и губы были точно выпиты женщиной. Идин повторил: