Заинтересованный Бондарев приостановился — давно такого не приходилось видеть в самом центре города, да еще на больничной территории. Хотя живут же крысы на всех московских овощехранилищах, и ничего, не помирают от вегетарианской пищи, а, наоборот, веселы и упитанны, поскольку вкупе с местными работниками кушают все самое лучшее. Отчего бы не жить крысам и здесь, на зеленом пятачке, зажатом с одной стороны проспектом, по которому бесконечной чередой гонится за убегающим временем железное стадо дымящих автомобилей, а с другой — старым, давно уже ставшим тесным парком, зелень деревьев которого покрывается каждый год налетом серой, смешанной с бензиновой гарью городской пылью.

Вздохнув, Бондарев направился к старым желтоватым больничным корпусам, отметив для себя, что вечером здесь, должно быть, темно, поскольку на фонарях явно экономят.

Отыскав отделение хирургии, он получил короткий, не по росту халатик и, кое-как натянув его на могучие плечи, поднялся в ординаторскую. Врач, заранее предупрежденный по телефону, ждал.

— Долго, пожалуйста, не говорите, — украдкой подтянув зеленые хирургические штаны, попросил он Бондарева. — Она слабая еще. Ну, пошли?

«Совсем мальчишка, — выходя следом за ним в коридор, подумал Саша, — даже штаны по-мальчишески подтягивает, а поди же ты, вытащил Лушину с того света».

— Вы, пожалуйста, не говорите ей о племяннике, — приостановившись перед дверью палаты, заглянул в лицо Бондареву врач. — Боюсь ухудшения. Обещаете?

— Минут десять мне дадите? — спросил Саша.

— Постарайтесь все же покороче.

Заверив, что он не собирается утомлять больную, Бондарев вошел следом за хирургом в палату, сразу словно окунувшись в полумрак и запах лекарств. На высокой кровати, опутанная проводами датчиков и трубочками капельниц, лежала Лушина, до подбородка закрытая простыней.

— Вот, гости к вам, — привычно взяв ее запястье и проверяя пульс, улыбнулся врач. — Как у нас сегодня?

Маша слабо улыбнулась в ответ, и Бондарев поспешил представиться:

— Я из милиции, Александр Алексеевич.

— Присаживайтесь, — подал ему белую больничную табуретку хирург. — Заглянете потом ко мне?

— Обязательно, — благодарно кивнул Саша и повернулся к больной: — Давайте поговорим, только обещайте мне не волноваться. Надо восстановить картину произошедшего в вашей квартире. Сколько их было?

— Четверо, — слабо шевельнулись губы Маши, и Бондареву пришлось немного наклониться к ней, чтобы услышать ответ.

— Молодые, старые? Какого возраста?

— Трое молодые… Один не очень… Трудно теперь сказать. — Она задышала чаще, на лбу выступили мелкие капельки пота.

— Кто стрелял?

— Молодой… И пожилой, лысый.

«Лысый, это уже кое-что, — немного оживился Саша, — примета, которую просто так не спрячешь. Расспросить бы ее подробнее, да больно слаба, прав хирург».

— Сильно лысый? — улыбнулся он. — Где волос не хватает? На лбу или на затылке?

— На лбу… Залысины.

— Кто-нибудь из них был одет в форму милиции? Или в какую другую?

— Нет. — Она прикрыла глаза, и Бондарев понял, что ей очень тяжело говорить и вспоминать то утро, когда раздался роковой звонок в дверь квартиры. — До них скорая была… Ошиблись.

— Вот как? Интересно.

— Сеня как? — Маша открыла глаза.

— В реанимации. — Бондареву стоило труда не отвести взгляда, и он поспешил перевести разговор на другую тему. — Почему они пришли к вам?

— Не знаю… Вроде мы как все. Сеня говорил, у Котеневых тоже были.

— Сеня говорил? — заерзал на табурете Саша. — В то утро говорил, да? Откуда он узнал?

— Муж сказал… Я так поняла.

— А кто эти Котеневы? Я правильно называю фамилию?

— Он работал с мужем… Давно.

В приоткрытую дверь палаты заглянул врач и сделал Бондареву знак, что пора заканчивать разговор.

— Выздоравливайте. — Саша встал, и тут же в палату вошел хирург, как бы торопя его поскорее уйти и дать больной покой. — До свидания… Кстати, вы знаете, где живут Котеневы?

— Недалеко от нас, — почти прошептала Маша, а хирург потянул Бондарева за полу халата к выходу.

— Вы и так говорили с ней двенадцать минут, — недовольно буркнул он, прикрывая дверь реанимационной палаты.

— Простите. Когда дадите еще поговорить?

— Не знаю, — пропуская Бондарева в ординаторскую, честно сказал хирург. — Муж грозился ее перевести в другую клинику, как только можно будет транспортировать. Наша, как ему кажется, недостаточно хороша. Присаживайтесь. Хотите чаю?

— Спасибо, — отказался Саша. На его непросвещенный взгляд абсолютно здорового человека, больница была как больница: запах дезинфекции, старый линолеум на полу, покрашенные блеклой масляной краской стены, больные в застиранных халатах и пижамах, с кухни тянет пригорелым молоком и на лестнице стоит очередь к телефону-автомату: кто на костылях, кто придерживая рукой швы. — Чем же плоха больница? — закурив с разрешения врача, усмехнулся он. — Впрочем, любая больница…

— Кормят скудно, — вздохнул хирург, — лекарств нет. Мы же не «кремлевка». Сами знаете, давно расслоились и жизнь и смерть. Теперь и помереть стоит недешево. Я недавно бабку хоронил, знаю. Да что об этом. Я вам про пищу сказал, а больному надо хорошо питаться. Ладно, если такие, как Машин муж, будут икру таскать сумками, а если нет? Переведет ее от нас скоро, сам обещал.

— Икру, говорите, таскает сумками? — покачал головой Бондарев. — Заботливый. А куда хочет перевести, в какую клинику?

— Найдет куда, если деньги есть, — желчно усмехнулся хирург. — Теперь за деньги все можно. Все становится товаром, кооперативы медицинские открываем, а лучше бы систему спасения пострадавших на дорогах организовали. Не хуже меня знаете, наверное, сколько в городе травм и увечий? А когда гололед и тротуары не чистят? Все отделения битком забиты. Зато строим дворцы для аппарата: по нестандартному проекту, из кирпича, с улучшенной планировкой квартир и даже с детским садом для элитарных детей. А у нас линолеум не на что сменить. На всю Москву всего двенадцать травматологических бригад с реанимобилями. Скорость движения в городе у них двадцать пять километров в час, и оказать помощь они могут не более чем двадцати процентам нуждающихся. Вот куда надо бы деньги вкладывать. Да и у вас, как я в газетах читал, дела не лучше.

Саша промолчал. А что говорить? Вихрастый хирург, мальчишеским жестом подтягивающий зеленые штаны, кругом прав.

Лушин носит жене икру сумками? Следовательно, у Александра Петровича сохранились прочные связи в торговле и есть на что покупать деликатесы. Конечно, когда такое несчастье случается в доме, ничего не пожалеешь, но все же стоит это пометить для себя, равно как и желание перевести жену в другую клинику.