лишь, что Медведев занимал определенную позицию относительно участников придворной борьбы, причем позицию внутренне глубоко мотивированную. Ее обоснование подробно и откровенно изложено в книге Медведева, ставшей одним из важнейших источников политической истории того времени - „Созерцании кратком" [13].

„Созерцание краткое лет 7190, 91 и 92 (то есть 1681 - 1683 годы. - А. Б.), в них же что содеялось во гражданстве", как и политические гравюры, не было должным образом оценено следствием по делу „заговорщика" Медведева. У следователей, стремившихся создать заговор, не было ни времени, ни желания вникать в содержание какой-то „книги летописной", как осторожно назвал свой труд Сильвестр, Их интересовало, зачем Ф. Л. Шакловитый время от времени появлялся в Заиконоспасском монастыре и о чем говорил с Медведевым у него в келье? Сообщения об этих разговорах тщательно выбирались из показаний разных лиц. Комиссии очень хотелось верить, что именно там, за закрытыми дверями, рядом с Кремлем, и ковались злодейские планы. Ответ Медведева, что он с Шакловитым „говаривал о рацеех" (текстах к политическим гравюрам) и что „была у них написана книга летописная, начата с 90-го году, с правления великия государыни, и что было с того году", никак не удовлетворял мастеров заплечных дел. Какая там книга - где же планы убийств?!

Между тем книга, замысел которой тщательно обсуждали Медведев и Шакловитый, была не просто летописью. Она представляла собой внутриполитический манифест, посвященный взаимоотношениям между народом и государственной властью, излагала задачи и функции власти в условиях новой России, обосновывала стратегию и тактику правительства регентства (делая это с редкой для исторической монографии откровенностью). Недаром в центре повествования оказался прямой конфликт между верховной властью и народом: Московское восстание 1682 года. В то же время „Созерцание краткое" - это и философское произведение.

Медведев подчеркивает во введении, что человек должен осваивать действительность с помощью разума. Как разум невозможен без памяти, так и общество в целом не может быть разумным без исторических знаний, которые дает письменная история, ибо незаписанное забывается и искажается. Впрочем, полезна только правдивая история, равно описывающая добро и зло, благие дела и преступления. Конечно, такая история опасна для автора, ведь люди всегда стремились к восхвалениям и не желают, чтобы потомки узнавали об их злодеяниях и заблуждениях; она тем более опасна, если речь идет о влиятельнейших людях государства, как это было в России в 1682 году. Но долг историка выше грозящих ему опасностей, он ни в коем случае не может отказаться от правды. „И аще Господь восхотел писанию сему быти - и никто отвергнути оное смеет!" - писал Сильвестр.

Уже во введении писатель четко поставил вопрос о праведной и неправедной власти. Первую представляют люди любого чина и звания, но избранные самим богом, вручившим им дарования правителей, главным из которых является забота о благе подданных. Оставить свои заботы и благополучие, чтобы послужить общему благу государства, - святая обязанность достойных людей. Иначе власть достается недостойным, губящим всех. Основные черты неправедной власти - угнетение и порабощение подданных, свирепость и несправедливость, погубившие немало царств. Такая опасность существует и в России, где уже нет иной альтернативы праведному правлению, чем революция: владычество „сеймов многонародных", гибель вельмож и начальников, перемена законов и обычаев, как это происходило в других странах Европы. Для Медведева революция - это гибель государства, ибо ни он, ни Шакловитый, ни иные „новые люди" не видели разницы между Россией и российским абсолютизмом.

Абсолютизм требовал равенства всех перед верховной властью. Медведев углубил этот тезис, утверждая равное право всех на власть исключительно в зависимости от личных способностей: „Кто же достоин в жизни сей ради разума и добраго его нрава коего сана или чина - да будет достоин!" Эта мысль подтверждается в „Созерцании" на примере государственных и церковных реформ царя Федора Алексеевича и особенно проведенного В. В. Голицыным „собора государевых ратных и земских дел", отменившего местничество. Автор вкладывает в уста царя Федора евангельское запрещение „возноситься и над малым человеком". Государство - это единый организм, все члены которого должны выполнять свои функции. Боярину следует заботиться о государственных делах для мирного и прибыльного процветания России. Воевода обязан достойно управлять воинством и побеждать неприятелей, воин - честно нести службу. Наконец, „подданный, в земледельстве труждаяся, должный оброк господину своему да воздает".

Нарушение функций любого члена государственного организма крайне опасно, особенно если речь идет о „верхах". Посему власть дается (в правильно организованном государстве) „по разуму, и по заслугам во всяких государственных делах бывшим, и людям знающим и полезным". Последнее особо важно, и Медведев упорно доказывает, что в земной жизни „кого господь Бог почтит, благословит и одарит разумом - того и люди должны почитать и Богу в том не прекословить". А как же родовитая знать? - вправе был спросить читатель. Если благородный, отвечал Сильвестр от имени царя Федора, скудостью ума, неправдой, своеволием и легкомыслием в развлечениях губит свое благородие - такой да „почитается от всех в злородетве"!

Таков был взгляд на отмену местничества самого Медведева и Федора Шакловитого, который говорил в кругу товарищей, что лучше бы вообще избавиться от бояр, разве сохранив до времени одного Василия Васильевича Голицына. Но Сильвестр не был бы историком, если бы помимо собственного взгляда не изложил точно и достоверно ход и решения „собора государевых ратных и земских дел", на котором Голицын провел военную реформу, заставившую детей высоких чинов государева двора начинать службу в регулярных частях. Объективное изложение событий показывает, что отмена местничества была второстепенным событием (о ней не упоминал в то время ни один из известных нам летописцев) и служила совсем иной цели - не снятию чиновных перегородок, а укреплению иерархической лестницы родовитости, которой и занялась специальная Родословная комиссия. Трудно сказать, сознательно ли Сильвестр столкнул идеал с реальностью укрепления позиций аристократии, но его дальнейший рассказ бросал прямое и бескомпромиссное обвинение „верхам".

Когда бог, пишет он, хочет наказать страну, „тогда первее отьемлет мудрых правителей и сострадателей человеком благих". Если высокие начальники больше заботятся о своей корысти, чем о добром состоянии государства, то ждать нужно не прибыли, а разорения всей страны. Когда придворные бранятся между собой о селах, о достоинствах и прибылях, государству грозит междоусобие и смута, за которой следует гибель: достаточно малой искры, чтобы вспыхнул „великий пламень"!

Борьба за власть в „верхах", алчность ее участников привели к нарушению важнейшей функции государственного организма: по поддержанию справедливости. Невозможно, писал Сильвестр, держать в мире „многое множество людей, не возъимев в судех правосудства!".