ему хотелось напиться. Он неохотно поставил чашу и, сделав вид, что роется в кармане, выколдовал несколько золотых монет.

— Тебе за беспокойство, Рудабе. Я плачу за все, что захотят выпить посетители.

Барменша не двинулась с места:

— Откуда вы знаете мое имя?

«Я пять дней выслеживал тебя».

— Я… вероятно, слышал его, проходя мимо. — Дара подвинул к ней монетки. — Пожалуйста.

Рудабе чуть более беспощадно осмотрела деньги:

— Удвойте это, и я сделаю так, что вас никто не побеспокоит.

Ну и ну. Кажется, кто-то слишком быстро отошел от испуга.

— Договорились, — согласился Дара и выколдовал еще горсть монет.

Барменша уважительно наклонила голову, а потом смела деньги в карман юбки.

— Этот Афшин говорит: заказывайте что хотите, — громко сообщила она, вынимая из шкафа несколько стеклянных бутылок. Одна была покрашена в серебристый цвет, другая была из голубого фарфора с вкрапленными в него драгоценными камнями. — Это его подарок.

Она принялась обходить клиентов одного за другим, а Дара опустил взгляд, склонился над своей чашей. Он сделал глоток вина, и, хотя на языке ближе к горлу у него осталось кислое послевкусие, вино вовсе не показалось ему таким уж отвратительным. Уши его обжигал шепот сплетен про него, и он чувствовал спиной все взгляды, устремленные в его сторону. Но хотя бы кровь не лилась. Пока.

«Ты сможешь», — сказал себе Дара; допив вино, он оперся о прилавок, дотянулся до черпака Рудабе, чтобы налить себе еще чашу вина. Это чем-то напоминало тренировку, разве нет? Короткие шажки, и все такое. Может быть, он сегодня не узнает никакой полезной информации о том, где ему искать таинственного ифрита, но хотя бы допить вино он сможет, вкусить мимолетно общественный настрой и уйти с миром.

Это не значило, что он собирался вести вежливую беседу с настоящим врагом.

ЗЕЙНАБ АЛЬ-КАХТАНИ ВОЗГЛАВИЛА БЫ ЕЩЕ ОДИН БУНТ РАДИ СМЕНЫ ОБСТАНОВКИ.

Все ее тело болело, она ерзала в седле, чтобы ослабить спазмы в пояснице, и чуть было не свалилась на землю, когда ее ноги онемели настолько, что она не могла толком обхватить лошадиное брюхо. Она со стоном села поудобнее, выплюнула песок, набившийся в рот. Зейнаб понять не могла, каким образом песок пробирается за материю, закрывавшую нижнюю часть ее лица. Она отказалась от всякого сопротивления, и приблизительно в это же время стуки в ее голове усилились до такой степени, что она слышала их ушами.

«Чего бы я только не отдала за ванну и нормальную постель». Зейнаб посмотрела, как там чувствует себя Акиса, не лучше ли, чем она. Воительница перед ней ехала с голой спиной на ориксе размером в два раза меньше ее, Зейнаб, лошади. Одной рукой Акиса лениво держалась за рог. Ее тело, окутанное облаком пыли, поднимаемой копытами орикса, изящно покачивалось, и вообще Акиса выглядела точь-в-точь как таинственная, наделенная сверхъестественной силой воительница из ночных людских кошмаров. Ее грязные одеяния полоскались на ветру, спутанные косы сдувало назад. Солнечные лучи отражались от трех пристегнутых к ней сзади кривых мечей, высвечивали их.

Ничто в Акисе не говорило, что она нуждается в отдыхе или что ей вообще когда-либо требуется отдых, и Зейнаб попыталась не впасть в отчаяние. Бабили уже где-то рядом, ведь правда? Акиса поклялась, что они доберутся до этого поселения к заходу солнца, а солнце уже подбиралось к горизонту. Зейнаб, горевшая желанием произвести впечатление на другую женщину, прежде хотела преодолеть расстояние до Бабили за один день, ни разу не отдохнув в пути.

«Вот что ты получаешь, когда на первое место ставишь приключения, а не свою семью». Будь Зейнаб хорошей дочерью, она отправилась бы в противоположную сторону, к западному берегу Ам-Гезиры, где могла бы сесть на корабль до Та-Нтри и посетить свою мать, их родные края. Она познакомилась бы с дальней родней, о которой слышала всякие истории, пока росла, прошлась бы по залам их наследственного замка в Шефале. Она, несомненно, смогла бы снять груз с сердца матери, освободить ее от некоторых обязанностей при дворе, помочь ей в работе по перезагрузке сложных отношений Аяанле с Дэвабадом во времена революционных перемен.

Но Зейнаб не сделала этого. Не могла. Пока не могла. От перспективы вернуться в политику, в мир, где все, начиная с ее драгоценностей до ее прически и ее улыбки, будут под пристальным вниманием, у нее волосы вставали дыбом. От многого в последнее время волосы у нее вставали дыбом: от ее ночных кровавых кошмаров, навеянных сражениями на улицах Дэвабада, от криков заключенных, которых пытают в подземелье, где она ждала смерти. От выбивания ковров и пыхтения инструментов кузнеца, которые возвращали ее в воспоминание о зданиях, обрушающихся на людей, и о клинках, пронзающих человеческую плоть.

И она пустилась в бега, написав бессвязное письмо матери и молясь о том, чтобы высказанное в Дэвабаде пожелание Акисы совершить совместное путешествие после посещения Бир-Набата не было пустым словословием. Али не преувеличивал, когда взахлеб рассказывал о тепле и покое этого оазисного городка, когда-то приютившего его. Это было замечательно дружное сообщество, которое отнеслось к Зейнаб в большей мере как к возвращающейся дочери, чем к принцессе из далеких краев. И Акиса на самом деле была одной из их дочерей, над которой квохтала цела стая родственников.

Но они пробыли в Бир-Набате меньше месяца, когда ее подругу тоже стало одолевать неодолимое желание покинуть эти места.

— Тут повсюду Любайд, — тихо призналась Акиса в один из вечеров, когда она и Зейнаб были вдвоем высоко на одном из высоких человеческих надгробий. Место это было удивительным: высеченный из камня, высокий, как башня, фасад, к которому вел ряд ступенек, создававших впечатление, что ты поднимаешься к небесам. — Наши матери были близкими подругами, и он был моей тенью со времени нашего рождения. Я не могу здесь оставаться — я вижу его каждое мгновение.

Зейнаб помнила выражение лица своей спутницы — резкие морщины, смягченные лунным светом. Они тогда впервые за несколько недель остались вдвоем, и это понимание наполнило ее нервозной неопределенностью, которую она никак не могла понять.

— Ты его любила? — пробормотала она.

Акиса повернулась на бок лицом к Зейнаб.

— Да. Он был мне как брат. — Понять, что выражали ее глаза, было невозможно. — Почему ты спрашиваешь?

Зейнаб — принцесса, обученная оттачивать свои слова, как оружие, всегда имела умный ответ, язвительную реакцию, харизматическую дразнилку — спасовала перед этим вопросом.

— Я… ну… вы казались хорошей парой.

Взгляд Акисы оставался таким непроницаемым, что румянец залил все лицо Зейнаб. Спустя убийственно долгое мгновение она ответила: