– Может быть, ты не все про него знаешь?

– Да уж, тайна! – рассмеялась мама. – Дочь уехала в Америку! Жена умерла. Боря очень переживал. Мы с ним связь давно уже не поддерживаем, я знаю обо всем от Дениса. Но ничего криминального в Борином прошлом нет, это точно. И в настоящем тоже. Недавно он вышел на пенсию.

– Потрясающе!

– Прости? – непонимающе посмотрела на него мама.

– Потрясающе, что у тебя есть такие старые, замечательные фотографии!

– Гера, что с тобой? Обычные фотографии.

– Дай ее мне, я отсканирую и верну Денису Юрьевичу оригинал. А тебе отдам копию.

– Умница! – мама чмокнула его в щеку. – Ну, пошли собираться?

Он кивнул и засунул бесценную фотографию в конверт, а конверт в борсетку, где лежали права и прочие документы. «Кажется, я лох! – весело подумал он. – Я ведь и раньше слышал от мамы эту студенческую песенку. «Борис, Денис и Серафим поехали в колхоз. Один страдал, другой рыдал, а третий вахту нес». Я слышал ее и от Серафима Петровича. Но мне даже в голову не пришло, что Борис из песенки, трудяга, работающий за троих, и есть загадочный дядя Боря, забирающий у меня ворованные картины на Ленинградском вокзале, а на следующий день передающий мне пачки долларов! Я даже не прослеживал эту связь. Не думал, что такое возможно. Ну, «дядюшка», держись!»

* * *

Все объяснялось просто: в тот момент, когда Зое звонил Жора, перед ней сидел Валерий Сергеевич Громов.

Она приехала на дачу вчера, после того, как отдала Кате очередную картину Васильева и ее копию. И тут же стала собираться. Ей давно уже все это не нравилось. Каким образом ворованные картины из музея попадают к Кате? Если они с Жорой знакомы, то зачем надо везти подлинник в Москву, а потом заказывать еще одну копию? Зоя ничего не понимала, кроме того, что ее друзья, они же благодетели, занимаются одним и тем же. Чем именно, она не хотела думать, потому что...

Потому что это ее не касалось. Как только она позволяла себе об этом думать, рука, в которой Зоя сжимала кисть, бессильно опускалась. Она больше не могла писать. Она слишком любила Жору и безмерно обожала Катю. За то, что Катя была не такая, как она сама. Решительная, отважная и очень красивая. Не мямля, не рохля-толстушка, а женщина, олицетворяющая собой успех, пусть даже по ночам она горько рыдает в подушку. К ногам которой мужчины падают, как спелые яблоки с ветки, стоит только коснуться ее рукой. Такой женщине попробуй откажи!

Зоя любовалась Катей, и чем больше они были знакомы, тем больше она ею восхищалась.

В последний Катин визит в Питер откровенный разговор между ними уже назрел. Зоя готова была предъявить Кате Жору и посмотреть на ее реакцию. Но Жора внезапно исчез. Его мобильный телефон не отвечал почти двое суток, и Зоя начала беспокоиться. Что случилось? Когда же Жора ей, наконец, ответил, Катя уже спешила на поезд.

– Как жаль, что мне не удалось повидаться с твоим женихом, – сказала она. – До отъезда у меня куча дел!

– Он мне не жених! – вспыхнула Зоя. – Я ему отказала!

– Мы с ним увидимся в следующий раз. Сегодня у меня весь день занят, извини.

– Я все понимаю, – вздохнула Зоя. – В другой раз, так в другой раз.

Катя очень спешила, ее, похоже, кто-то ждал, и Зоя не решилась испортить ей праздник. По Катиному сияющему лицу она поняла, что это мужчина, а вовсе не дела.

«Тогда я начну с него», – подумала Зоя и взяла со стола Жорину фотографию. Подарок от него же. На обратной стороне даже была надпись: «Гениальной Зое от меня, сирого и убогого. Жора».

«Убогий» смотрелся весьма недурно в светлых джинсах и футболке, обтягивающей его загорелый торс. На Жориных губах, похожих на лук с натянутой тетивой, играла улыбка, а за спиной разливалось море: он стоял у парапета на набережной. Море пенилось, закипая на раскаленной сковороде мелкой прибрежной гальки, а Жора жмурился от солнца и счастья. Возможно, его фотографировала женщина, с которой красавчик Жора закрутил короткий курортный роман. Но Зоя давно уже его не ревновала. Она им любовалась, так же, как и Катей. Оба принадлежали к особой породе людей, которые прогибают изменчивый мир под себя, сильных, волевых и ошеломляюще, пьяняще красивых. Художница Зоя Каретникова не смогла бы его возненавидеть. Это было против ее природы.

Но объясниться следовало. Она решила для начала выспаться, поутру прополоть заросший травой огород, привести в порядок цветники, а уж потом заняться личной жизнью. Ей не нравилось, как справилась в ее отсутствие мама с огородом и цветниками. Да и с личной жизнью мама только все усложняла.

– Выходи замуж за Жору, – бубнила она.

– Да ведь он меня не любит!

– Любви нет. А тебе рожать надо.

– Да куда уж мне рожать!

Зоя злилась, мать сердилась. Так прошло утро, а потом... Потом у их калитки остановилась машина. Зоя услышала, как завизжали тормоза. «Жора!» – подумала она и обрадовалась. Но...

От калитки к ней шел незнакомый мужчина. Он не понравился Зое с первого взгляда. Она почему-то подумала о сухой корявой ветке в пышной кроне, отростке, лишенном жизненных соков, хотя незнакомец был молод, а вовсе не стар. Но он портил пейзаж, видимо, такая была у него карма. Зоя невольно напряглась.

– Зоя Фоминична Каретникова? – услышала она.

– Да, это я.

– У меня к вам будет пара вопросов.

Она едва взглянула на протянутое им удостоверение. И так уже понятно, что приятностей от этого парня не жди.

– Кто это, Зоя? – испуганно спросила мама.

– Заказчик. У нас будет серьезный разговор, я там клумбу не дополола, поручаю ее тебе.

– Тебе же не нравится, когда я занимаюсь твоими цветами!

– Нравится, иди. Не мешай нам.

Та ушла.

– Где бы нам побеседовать? – Валерий Сергеевич оглянулся.

– Хотите дома, а хотите на веранде.

– Погода хорошая, давайте устроимся на веранде.

– Давайте, – хмуро сказала Зоя.

Она первой шагнула на ступеньку. Валерий Сергеевич следом за ней.

– Итак, Зоя Фоминична, вы художница, – сказал он, присаживаясь в плетеное кресло. Она невольно нахмурилась: это было Жорино кресло. Когда он сидел на веранде, небрежно опираясь мускулистой рукой о подлокотник и ветер ерошил его светлые волосы, а глаза становились синими, как небо, это было захватывающе красиво! Валерий Сергеевич портил натюрморт точно так же, как портил пейзаж. В плетеном кресле лежало зеленое яблоко, а не спелое. – Зоя Фоминична?

– Да.

– Вы художница?

– Да, – она и говорила так, будто ела кислое неспелое яблоко.

– Работаете на заказ?

– Когда как, – пожала она плечами.