Меня душили слезы радости и горечи одновременно. Все, что угодно ожидала от Стаса, но только не этого. И тоже не рассмотрела его истинные цвета. Как случилось, что я даже не предполагала, что в нем есть эта романтика и теплота? У него есть железное оправдание: он меня не любил. Сердце всегда подсказывало мне это. Но я-то сильно любила с самого начала. Или… нет? Или мне это только казалось, потому что на фоне тех немногих мужчин, которых я видела, Стас однозначно был принцем?

Стас засмеялся и воскликнул:

— Ну улыбнись же, любимая!

В темноте зала зажегся одинокий прожектор, освещая мой столик. И все в зале с любопытством уставились на меня. А Стас запел по-английски:

Улыбнись для меня, не будь печальной.

Не могу припомнить, когда в последний раз видел,

как ты смеешься.

Если этот мир сведёт тебя с ума, и ты не сможешь вынести все это,

Позвони мне!

Потому что ты знаешь: я сразу приеду.

Ведь я вижу твои истинные цвета.

Они пробиваются наружу.

Я вижу твои истинные цвета,

И за это я тебя люблю.

Поэтому не бойся показать их,

Твои истинные цвета.

Истинные цвета прекрасны,

Как радуга.

Слезы покатились по моим щекам. А я их не вытирала. Пусть течет тушь, мне все равно. Наверное, это глупо, но я была счастлива от того, что у нас появилась песня. У всех влюбленных всегда должна быть их песня. Как еще одна ниточка, объединяющая мужчину и женщину в пару. У нас со Стасом ее не было. Иногда я напоминала ему, что нужно бы выбрать, а он отмахивался.

Стас, словно услышав мои мысли, произнес:

— Ты всегда хотела, чтобы у нас была песня. Я дарю ее тебе. Синди мне разрешила. Правда, Синди? — он обернулся к женщине за роялем.

Она расцвела своей знаменитой и потрясающей улыбкой, которая так и осталась по-детски трогательной, кивнула и послала мне воздушный поцелуй.

— И еще, Таня, я при всех прошу тебя простить меня и выйти за меня замуж, — Стас задохнулся от волнения. — Теперь я прошу тебя по-настоящему, не так, как в первый раз.

И в этот момент с потолка посыпались лепестки белых чайных роз — моих любимых цветов. Целый дождь из лепестков! Я молча плакала, не в силах говорить. Все женщины плакали вместе со мной, а мужчины сдержанно каменели лицами, пряча глаза. Но некоторые и прослезились тоже. Британский премьер-министр, не обращая внимания на публику, извлек из кармана пиджака огромный платок и трубно высморкался. А потом публика запела вместе со Стасом. Совершенно незнакомые люди подхватывали песню и пели на всех языках: "Я вижу твои истинные цвета, и они прекрасны".

Стас спрыгнул со сцены, взлетел на подиум со столиками, подбежал ко мне и опустился на одно колено. Из кармана пиджака он достал круглую коробочку из алого бархата и открыл ее. Великолепное кольцо из белого золота с крупным бриллиантом чистой воды сверкнуло в свете прожектора.

— Ты согласна выйти за меня замуж? — спросил Стас.

Нужно же что-то ответить, а у меня в буквальном смысле в зобу дыханье сперло, ноги приросли к полу, а руки отказывались двигаться. Пауза затянулась. Публика начала волноваться. Самые нетерпеливые сорвались со своих мест и подбежали к подиуму, чтобы лучше видеть. Стас, стоя на колене, нервно шмыгнул носом. Синди Лопер встала из-за рояля и подошла к краю сцены, всматриваясь в мое лицо. Элегантная англичанка за соседним столиком принялась со скоростью вентилятора обмахиваться салфеткой, воскликнув:

— Боже мой! Я сейчас умру! Мое сердце этого не выдержит!

Я открыла рот, но из него вырвался только тихий сип. Потому что в горле полностью пересохло. Схватив стакан с водой, я отпила пару глотков, поперхнулась и закашлялась. Едва переведя дыхание, пропищала каким-то чужим голосом:

— Да!

Народ в зале не расслышал и заволновался еще больше.

— Что она сказала? — пронеслось по рядам. — Да или нет? Кто понял?

— Вроде бы да, но до конца непонятно, — поясняли те, кто сидел поближе. — Тише вы! Дайте дослушать!

— Дайте ей микрофон! Ничего же не слышно!

На подиум взлетел официант, и, улыбаясь, сунул мне в руки микрофон. Я собралась с духом и громко выкрикнула:

— Да!

Зал взорвался аплодисментами и ликующими возгласами. Со всех сторон к нам бросились люди. Меня обнимали, целовали, тормошили, желали счастья. А Синди Лопер за белым роялем все играла мелодию "Истинных цветов".

Стас поднял меня на руки и понес в гостиничный номер. Белые лепестки засыпали мои волосы и одежду. Стас крепко держал меня, а я застыла у него на руках без движения. Потому что острое счастье, как и сильное горе, не имеет выражения. А в голове билась только одна мысль: "Не может быть, чтобы это было правдой! Неужели я не сплю?"

Потом, в номере, мы со Стасом до утра занимались — нет, не сексом, а любовью. И все было не так, как раньше. Наверное, потому что это, действительно, была любовь. У нее ведь тоже есть истинные цвета.

После возвращения в Москву начался предсвадебный ад. Не знаю, кто назвал это радостной суетой и приятными хлопотами. Думаю, что рабам на галерах жилось лучше, чем среднестатистической невесте во время подготовки к самому главному событию в женской жизни.

Я стояла в центре бутика Дианы, а вокруг меня бегали с вешалками, на которых громоздились свадебные платья, сама Диана, стилист Стелла, Матильда и Ритка. Двадцать четыре платья. Нет, не так! Ровно двадцать четыре — спасите меня, люди добрые — платья перемеряла я! Мне очень понравился скромный облегающий наряд от Веры Вонг. Простой крой и сдержанная элегантность подкупили меня. Но все присутствующие дружно замахали руками.

— Милая, ты слишком худенькая и воздушная для такого платья, — деликатно заметила Матильда.

— Мать, ты охренела? Это ж для фигуристых девчонок. А ты в нем будешь, как глиста в обмороке! — Стелла выражений не выбирала.

— Вот! Зухаир Мурад — самый модный сейчас дизайнер, весь Голливуд в нем женится, — торжественно объявила Диана, с трудом выволакивая в центр помещения вешалку на колесиках, на которой величественно раскинулось невероятное платье.

Обтягивающий лиф, открытые плечи и гигантских размеров юбка со шлейфом в три метра. На белую атласную ткань был накинут прозрачный футляр, расшитый розовыми букетами из мелких кристаллов Сваровски. Кроме фаты к платью прилагалась также ослепительно-белая меховая накидка, подбитая с изнанки темно-розовой опушкой.

— А