— Но ведь ты не станешь с этим спорить?

— Не стану, но сейчас не это главное. Мара, я не могу уехать, не признавшись тебе в своих чувствах. Это выше моих сил. И я со страхом жду твоего ответа. Я знаю, ты не станешь притворяться, обнадеживать, не имея на то оснований, но все же я снова прошу тебя… Не спеши с ответом, пожалуйста.

— Гена, повторяю, я ошарашена твоими словами. Я не ожидала ничего подобного. Мне не по себе, честное слово, и я хочу ответить тебе откровенностью на откровенность… — Мара перевела дыхание и, прямо глядя в глаза Геннадию, закончила мысль: — Тебе это не понравится, но я ничего не могу поделать.

— Ответишь позже. Я подожду. — Геннадий перебил ее, понимая, что не услышит того, что хочет.

— Ничего не изменится ни завтра, ни через месяц. Я готова ответить сейчас, чтобы расставить все на свои места. Я не могу обнадеживать, зная, что мое сердце занято. Я люблю твоего отца. Он меня — нет. Я для него существую как нечто эфемерное. А я люблю его. Это мое первое настоящее чувство. Вот и все. Мне никто не нужен, только он. Прости.

— Он знает об этом? — глухо спросил Геннадий.

— Да. Он отверг мои чувства.

— Никуда не деться от этого пресловутого любовного треугольника. Он любит ее, она — другого, а он, в свою очередь, стар для того, чтобы позволить себе это сильное чувство.

— Твой отец молод душой.

— Да? Что ты знаешь о нем? — возмутился Геннадий. — Что ты можешь знать о нем, если он ничего не рассказывал о себе? Он не мог ничего рассказать, потому что тогда ты бы сразу излечилась. Кого ты любишь? Ты любишь мужчину, которого нет!

— Я бы не хотела обсуждать это с тобой.

Геннадий вдруг почувствовал, что в его сердце вновь вспыхнула прежняя злость на отца. Мгновенно улетучились благие намерения, осталась досада на собственное малодушие, из-за которого он пошел на это примирение. А какие откровенные разговоры вели они всю эту неделю поздними вечерами! Геннадий успел рассказать о себе, о Рэйчел, о работе, о планах на будущее. Как отец слушал! Геннадий ни на секунду не сомневался, что все его слова были тому интересны. А оказывается, слушая откровения сына, он не спешил ответить взаимностью, умалчивал о том, что здесь с ним происходят совершенно неподвластные ему события. Его любит молодая красивая девушка, почему-то оказавшаяся в их доме. В этих стенах занимаются ее образованием, ее учат жизни, холят и лелеют. Зачем? Зачем, если только не для того, чтобы завоевать сердце этой рыжеволосой красавицы? Она уже покорена, она верит в то, что пришло настоящее чувство, и в этот момент ей пытаются объяснить, что продолжения быть не может. Очень трудная для понимания игра. Бред какой-то.

— Почему ты оказалась в нашем доме? — вдруг спросил Геннадий. — И еще, прежде чем ты ответишь, давай двинемся с места. Мне кажется, наш разговор тогда потечет более плавно. Пойдем?

— Пойдем.

— Так почему ты оказалась в нашем доме?

— Это было желание твоего отца.

— Ты согласилась, но почему?

— Для того, чтобы ты понял, мне придется долго рассказывать о себе, — вслушиваясь в ритмичный стук своих каблуков, ответила Мара. Шаг за шагом, слово за слово — они приближаются к главному: неужели то, что с ней происходит, можно назвать обычным? Она так легко принимает самые крутые повороты судьбы, так безболезненно вписывается в любые обстоятельства. Она совсем не против постоянной помощи, которую ей оказывает то Евдокия Ивановна, то Гурин. Кто следующий? Геннадий, кажется, хочет принять участие в ее судьбе? Мара повела плечами, вздрогнула. Сейчас она не нравилась сама себе. Это чувство было ей очень знакомым, но в последнее время посещало ее редко. Она вдруг представила себя этакой хрупкой на вид лианой, которая плотно обвивает своим тонким стеблем ствол, дарящий ей жизнь. Геннадий с его вопросами внес сумятицу в мысли Мары. То, от чего она отмахивалась, возникло в виде прямого вопроса. Вопрос простой, конкретный, но как часто бывает труднее всего отвечать именно на такой. Почему она согласилась? Она, посторонний человек, вошла в дом, принимает блага. Сначала от Евдокии Ивановны в меру ее возможностей, а теперь без ограничений от Эрнеста Павловича.

Мара знала, что ее житейский опыт еще весьма ничтожен. Но и его было достаточно для того, чтобы понять: за все в этой жизни нужно платить. Чем придется заплатить ей?

— О чем ты думаешь? — прервал ее размышления Геннадий. — Я задал такой сложный вопрос? Или ты решаешь, с чего начать рассказ о себе?

— Моя жизнь не заслуживает внимания.

— И все-таки я готов выслушать.

— Зато я не собираюсь тебе ничего рассказывать. Это ничего изменит. Интересно — спроси у отца.

— Ты злишься. Почему?

— Потому, что я хочу домой. Я устала. У меня скоро первый экзамен, а ты пытаешься усложнить мою и без того нелегкую жизнь, — на одном дыхании выпалила Мара. Она действительно вышла из себя. Не нужны ей осложнения в виде Геннадия с его вдруг вспыхнувшим чувством. Избалованный мальчишка! Привык, наверное, что ему всегда отвечают взаимностью. Но не сейчас, не она. Ей нужен Гурин! Он поймет, что ее чувства — не игра воображения, ответит ей взаимностью, и тогда она сможет не думать о том, на каких правах живет в этом доме.

— Мара, ты стыдишься свого прошлого, не до конца осознаешь то, что с тобой происходит сейчас. Как же ты собираешься идти дальше? — прикуривая, поинтересовался Геннадий. В его голосе больше не было волнения. Он сумел с ним справиться.

— Это не твои заботы.

— Да, конечно. Будем считать, что я ни на что не претендую. Но только задумайся: в каком мире ты живешь? В мирке, под колпаком у Гурина, правда? Ты не знаешь жизни и никогда не узнаешь, если так будет продолжаться и дальше. Ты полностью зависишь от его благополучия. Неужели тебе не страшно? Однажды все может закончиться. И что тогда?

— Какое своеобразное признание в любви.

— Мне хочется помочь тебе.

— Слишком много желающих! — отрезала Мара. — Мне достаточно заботы Эрнеста Павловича. Он, по крайней мере, честнее многих — ничего не просит взамен.

— О да. Благородство, замешанное на больших капиталах. Это так романтично! — издевательским тоном процедил сквозь зубы Геннадий.

— Что тебе нужно? Я не люблю тебя, поэтому нужно пытаться смешивать меня с грязью? Я прошу оставить меня в покое. Забудь о моем существовании. Кажется, Эрнест Павлович дал тебе понять, что ты значишь для него. Ты ведь попросту ревнуешь? Пытаясь отобрать у отца то, что ему дорого, кроме тебя, ты подло мстишь!

— За что?

— Не знаю. Я не веду душевных разговоров, когда для этого не пришло время.

— Забота за заботу, чуткость за чуткость?

— Хватит, Гена!

— Конечно, зачем тебе Гена, когда гораздо выгоднее взвалить все свои проблемы на плечи отца. Он с ними справится скорее. Ты права. Только жаль, что он всегда умел быть хорошим для всех, кроме своих близких. Жена и сын — что за ерунда, а вот пустить пыль в глаза очередной девке, пожалуйста, — усмехнулся Геннадий. Он уже не подбирал слова, стараясь побольнее уколоть Мару. Увидев, как негодующе смотрит она на него, поднял руки вверх. — А ты думала, что выступаешь в роли первой непорочной девы, которую спасет мой всемогущий папа? Не испепеляй меня! Хотя за правду везде и всегда страдали люди.