— У нас это семейное: жена не является помехой зову сердца, — не сдержался и снова съязвил Геннадий. — Если о жене можно не думать, так о невесте тем более.

— Ты нарочно стараешься выглядеть подонком?

— Да, я хочу вызвать к себе стойкое отвращение, чтобы не оставлять себе шанса, — широко улыбаясь, ответил Геннадий. — Все, приехали. Извини, я покину тебя прямо сейчас. Оставим галантность до лучших времен.

— А они наступят? — Мара тоже вышла из машины. Так они и стояли, глядя друг другу в глаза, стояли по разные стороны этого красивого автомобиля. И при этом расстояние между ними казалось бесконечностью…

— Обязательно. Для тебя — без вариантов. Ты ведь рыжая, а рыжим всегда везет… Кстати, ты очень похожа на Николь Кидман. Ты знаешь, о ком идет речь?

— Нет.

— Это одна очень красивая актриса из Австралии.

— Впервые слышу. Темная я, отсталая.

— Посмотри фильм «Дни грома». Сейчас она другая, изменилась, а вот в тех своих первых фильмах она настоящая.

— Спасибо. Обязательно восполню и этот пробел в своем культурном развитии, — съехидничала Мара.

Геннадий повернулся и, быстро взбежав по ступенькам, скрылся за дверью. Мара стукнула кулаком по крыше автомобиля, вымещая свою бессильную досаду. Медленно поднимаясь, Мара старалась успокоиться. Она надеялась, что с появлением Эрнеста Павловича все станет на свои места, как всегда.

* * *

Гурин-младший сдержал слово: он улетел на следующий день. Эрнест Павлович выглядел расстроенным. Казалось, он решил, что сын вернулся навсегда. Мара никогда не видела его таким радостным, таким легким, стремительным и вечно улыбающимся, как в дни приезда Геннадия. Но с его отъездом Эрнест Павлович превратился в молчаливого, задумчивого человека, который словно устал от жизни.

— Я вижу, что отъезд Геннадия совсем подкосил вас, — не выдержала Мара, когда в одну из прогулок Гурин практически не проронил ни слова, шествуя рядом с ней.

— Да, мне не хватает его, — прикуривая очередную сигарету, ответил Эрнест Павлович. — Кстати, вы успели подружиться?

— Да, — после недолгой паузы ответила Мара, решив не открывать правду.

— Гена тебе понравился? — Похоже, Гурин не собирался ограничиваться одним вопросом.

— Он похож на вас.

— Да? — Его глаза на мгновение вспыхнули, но лишь на мгновение. — Не знаю, стоит ли это считать добрым предзнаменованием. Сын должен быть похож на мать. Говорят, тогда он будет счастлив…

— Мой ответ огорчил вас?

— Нет-нет. — Гурин шел все медленнее. Со стороны казалось, что ему тяжело переставлять ноги, каждый шаг дается с невероятными усилиями. — Он уехал, и я знаю, что для него это лучше…

— Эрнест Павлович, я не могу видеть вас таким.

— Не принимай близко к сердцу, девочка. Все пройдет.

— Но мне не безразлично ваше настроение. Чем поднять его? Я сделаю все, что захотите, — борясь с волнением, произнесла Мара и осторожно взяла Гурина за руку. — Только намекните.

— Спасибо, — вяло, не пытаясь высвободить свои похолодевшие пальцы, ответил Эрнест Павлович. Он вдруг сделал глубокий вдох, посмотрел по сторонам. У Мары создалось впечатление, что он только осознал, что они в парке, только что услышал пение птиц, шелест зеленых листьев, увидел их замысловатую игру с легким ветерком. — Послушай меня внимательно, Мара.

— Да, Эрнест Павлович.

— Любовью должны заниматься молодые красивые люди. В них все прекрасно: душа, движения, тело, мысли, полные желаний. И нет ничего запретного, неприличного. Получать удовольствие и любить в этом возрасте так же естественно и необходимо, как пить, дышать.

— К чему вы это говорите?

— К тому, что я нахожусь на той стадии, когда мечтать о подобном стыдно, неприлично. Все настоящее в прошлом. Сейчас идет речь о поддержании определенной формы, удовлетворении мужского самолюбия. Я слишком стар, чтобы позволить себе любить.

— Не нужно, Эрнест Павлович. Разве дело в возрасте, если речь идет о настоящей любви?

— А кто определяет ее истинность? — усмехнулся Гурин.

Мара разжала пальцы, отпустив его руку. Она демонстративно пошла чуть вперед. Про себя она ругала Гурина за его устаревшие взгляды на жизнь. К чему этот консерватизм, когда все может быть так хорошо! Она шла, думая о том, что он должен окликнуть ее. Но Эрнест Павлович молча шел чуть позади, ожидая, пока Мара снова будет готова к диалогу. Он достал из кармана пиджака портсигар и, заглянув в него, тут же закрыл. Мара оглянулась.

— Курить в вашем возрасте тоже вредно, — съязвила она, но, увидев, как Гурин улыбнулся, не стала продолжать.

— В моем возрасте? Нет, милая, на никотин я уже, наверное, выработал иммунитет. Он действует на меня исключительно в расслабляющих целях, — сказал он и сразу добавил: — Оставим эту тему. Я рад, что ни разу не видел с сигаретой тебя. Ты ведь не куришь?

— Нет.

— И не пробуй.

— К чему эта лекция, Эрнест Павлович? Я хочу говорить о другом.

— Знаю… Я не забыл разговор перед моим отъездом. Я понимаю, что ты снова хочешь вернуться к нему.

— Очень, но только в том случае, если вам есть что мне ответить.

— Пока я настаиваю на том, что тебе, прежде всего, нужно учиться, а все остальное — блажь, которую легко выбросить из головы, если расставить все по своим местам.

— Интересно было бы узнать, что и на каком месте у меня должно быть, по-вашему.

— Сначала учеба и все, что способствует твоему продвижению вперед. — И тут Гурин произнес фразу, которая отчетливо перекликалась с тем, что совсем недавно говорил Геннадий: — Не теряй времени. Мои возможности сейчас велики, но я бы не хотел посвящать тебя в специфику своего бизнеса. Скажу одно: я не застрахован от того, что в один момент все неожиданно закончится.

— Что вы имеете в виду? — испуганно глядя на Эрнеста Павловича, спросила Мара.

— Большие деньги — большой риск.

— Тогда зачем вам это нужно? — искренне изумилась Мара. — К черту деньги! Сколько нужно человеку для жизни?! Сколько нужно вам, в конце концов?

— Деньги — наркотик, познав его, так трудно отказаться. Я однажды попался, теперь поздно что-либо менять. — Гурин подошел к остолбеневшей Маре, ласково провел рукой по ее шелковым волосам, скользнул по щеке. В его взгляде была неподдельная грусть. — Милая моя девочка, как же ты не можешь понять, что я не могу желать для тебя такой судьбы.

— Просто я вам не нравлюсь.

— Ты не можешь не нравиться. Кажется, само зеркало должно каждый день признаваться тебе в любви.

— Я ничего не боюсь рядом с вами. — Мара поймала его руку, жарко поцеловала ладонь, прижала ее к груди.