два раза меньше: попасть на концерт с женой стоило больше половины его заработка.

В тот день Телль отпросился со смены за полчаса до окончания. Он хотел встретить жену у ее проходной и проводить до концертного зала. Фина вышла в нарядном платье, которое она утром положила в свою сумку, чтобы переодеться после работы. Взяв мужа под локоть, Фина взглянула на часы.

— У нас час и десять минут.

Телль прикинул, сколько времени займет дорога.

— Успеем, — уверенно ответил он. — Средним шагом если, то за сорок минут дойдем.

У ступенек концертного зала Телль остановился. Шагнув на нижнюю, Фина попросила у него свою сумку. Достав оттуда билет, она задержала сумку в руках.

— У меня в платье нет карманов, а тут деньги на обратную дорогу.

— Я тебя подожду. С сумкой тебя, может, не пустят.

— Что ты будешь делать эти два часа?

— Ждать тебя.

Из распахнутых дверей донесся первый звонок. Фина взглянула на мужа и стала быстро подниматься по ступенькам, обеими руками держа билет. Дождавшись, пока она скроется внутри, Телль перешел на другую сторону улицы.

Сердце Фины стучало так, что его могли слышать другие зрители. Яркий, огромный зал оказался полон подчеркнуто прилично выглядевшей публики. Вместо бешенных оваций артиста ждали сдержанные дружные аплодисменты. Фина тоже хлопала.

Артист вышел на сцену и начал благодарить Нацлидера.

Тот самый голос, который пел мамины, родные песни, сейчас хвалил человека, по чьей вине Фина осталась без мамы. Без ее любви, нежности, заботы. Никто не называл ее доченькой, никто не говорил ей «родная». Отец больше не брал ее на руки, не качал, не подбрасывал вверх…

Фина встала и вышла из зала.

Весь концерт она простояла в фойе у окна, глядя на ждавшего ее на другой стороне улицы Телля. Муж сперва неспешно ходил туда-сюда, потом пошел дождь, и он спрятался под крышу остановки, выглядывая иногда на концертный зал. Фине было больно смотреть на Телля. Хотелось выйти к мужу и провести эти полтора часа рядом с ним, медленно гуляя по улицам. Но она не могла признаться Теллю, что ушла с концерта. Слишком много Телль отдал сил и времени, чтобы Фина попала туда.

От отчаяния, от жалости к мужу, Фина заплакала.

Она едва дождалась, пока концерт закончится. Выбежав на улицу, Фина сразу оказалась в объятиях Телля. Тот сиял. Крепко держа руку Фины, всю дорогу до дома он радостно рассказывал жене, как к концу выступления к ступеням здания начали подъезжать машины, как те, кто не смог купить билет, караулили артиста у другого выхода, как хозяину кафе напротив выписали штраф за продажу цветов без разрешения. Фина улыбалась, отвечала, переспрашивала, но внутри ее грызло чувство вины.

Несколько раз она хотела все рассказать мужу. И, сделай Фина это, — ей стало бы легче. Но как же тогда Телль? Зачем причинять ему боль? Думая об этом, она сильнее обнимала рукой плечо мужа.

Успокоилась Фина, лишь войдя в квартиру. Даже не успокоилась, а отвлеклась: нужно было разогреть ужин, потом — приготовить что-то на завтра, помыть все, убрать. И только перед сном, когда боль переживаний уже притупилась, зашивая рабочую рубашку мужа, она стала тихо напевать одну из песен мамы.

Телль замер, боясь дышать, боясь пошевелиться. Песен от жены он не слышал с тех пор, как не стало Карла. Когда Фина ждала их первого малыша, она гладила живот, рассказывала сказки сыночку и пела.

Фина замолкла, продолжая думать о чем-то своем. Телль не хотел мешать жене, поэтому просто смотрел на нее, ничего не говоря.

— Я часто вспоминаю родителей, — не отрываясь от шитья, начала рассказывать Фина. — Я ведь про них ничего и не знаю с тех пор, как их не пустили обратно. Я думаю, они пытались ко мне вернуться. Я уверена. Не может быть, чтобы они потеряли меня и ничего не делали. Может, их убили на границе, может, их поймали и отправили в лагерь…

Она сложила рубашку. Убрав коробку с нитками, Фина открыла ящик тумбочки. Взяв оттуда большую стопку писем, она села на диван и стала раскладывать их.

— Вот. Все они вернулись. Сколько лет я писала за границу тете, к которой поехали мама с папой… Все здесь.

Телль знал историю этих писем. Многие из них он сам вытаскивал из почтового ящика и отдавал Фине. Но Телль не думал, что писем окажется столько много. Жена при нем никогда не брала их из ящика все вместе. Она могла читать какое-то одно письмо. Когда Телль заставал Фину за таким чтением, он осторожно выходил из комнаты. Ему казалось, что нельзя забирать у жены минуты, в которые она может хотя бы мыслями побыть рядом с родителями.

Сейчас Телль уже дошел до двери, как его остановил голос Фины.

— Куда ты?

Телль замялся, чувствуя вину за то, что отвлек жену.

— Да я чайник хотел поставить, — не оборачиваясь, сказал он.

Тяжело поднявшись с кровати, Фина аккуратно положила стопку писем в тумбочку.

— Пойдем.

Фина набрала воду, чтобы вскипятить чайник. Тут Телль вспомнил, что забыл купить жене букет на концерт.

— Хотел, чтобы ты подарила. Он ведь поет песни твоей мамы.

— Не нужно, — отрезала Фина. — Там и без меня хватало, кому дарить.

Телль с недоумением посмотрел на жену. Ему показалось, что Фина подумала о чем-то стыдном и неприятном. Но расспрашивать Телль не стал. Фина сама все расскажет, когда пройдет время. Но она так и не смогла признаться мужу, что случилось.

А артиста того вскоре арестовали. Это стало новостью дня в трансляциях Нацвещания. В театре, которым ему дали руководить, пропали деньги. Нацминкульт выделил их на ремонт здания, ремонт не сделали, денег не нашли. Вся страна смотрела, как ее любимец сидел в наручниках на допросе, обвиняемый в присвоении государственных средств.

И это было посильнее, чем, если бы сказали, что он нацпредатель. Даже, признайся в том он сам, не все бы поверили. А тут — самый настоящий вор, тыривший на пару с пристроенной в тот же театр женой государственные деньги. Причем, тыривший в то время, когда стране на всем приходилось экономить. Куда делись эти деньги, артист не знал. Он говорил, что они ему не нужны, что у него и так все есть. Но по документам, которые Нацвещание показывало крупным планом, деньги театру поступили.

Из телепрограммы исчезли его выступления, перестали звучать по радио его песни. Если артист появлялся на экране, то — выходящим из камеры на допрос. Он постарел, похудел, согнулся, став просто