– Тихон! – Кира собрала все свое исчезающее самообладание, чтобы выкрикнуть хоть что-то внятное. – Выпрыгни, пожалуйста, выпрыгни-и! Не лети-и-и!..

Она подбежала довольно близко, ей было уже видно его лицо. Губы сжаты, глаза прищурены… Такой знакомый прищур! И лес внизу, и вокруг сплошной враждебный воздух. Сейчас все это повторится, опять, опять!..

Кира попыталась закричать снова, но из ее рта вырвался только жалкий сип. Она схватилась за калитку, стала ее толкать, калитка не открывалась, да что ж она, заперта, что ли?!..

Едва лишь Кира об этом подумала – если можно было назвать мыслями несвязные клочья слов, носившиеся у нее в голове, – как тут же почувствовала, что калитка распахивается, отталкивая ее в сторону. Нет, это не калитка оттолкнула ее, а человек, который распахнул калитку, появившись у Киры из-за спины. Ее просто не толкать надо было, калитку проклятую, а дергать, и этот человек рванул ее на себя.

Кира стояла перед распахнутой калиткой, а он бежал по двору. Она видела только его спину. Она не понимала, что он хочет делать, что он может сделать. Корзину удержать, что ли? Она уже поняла, что это Федор, но, понимая, не могла этого осознать, такая вот странность, да и какая разница, кто это, все равно ничего ведь не сделать, ничего!

Федор схватился за борт корзины, подтянулся на руках и перевалился внутрь.

– Федька! – воскликнула Кира. – Останови же его!

Кого остановить – Тихона, шар?.. Она не понимала. Паника, охватившая ее при мысли, что сейчас с мальчиком случится то же, что случилось с его отцом, была так сильна, что никакие здравые соображения не могли ее пересилить. Она металась по двору, как клушка, цыпленок которой зачем-то выбрался из куриного гнезда, и крик ее был таким же бессмысленным, как квохтанье перепуганной клушки.

Шар с полыхающим под ним пламенем поднимался все быстрее и выше, фигуры в корзине становились все меньше. Ноги у Киры подкосились, она села на валун, лежащий у калитки, и с ужасом смотрела, как летит по далекому небу яркая капля.

И понятно ей было, что улетает она навсегда.

По всему было видно, что он испугался.

Он, конечно, старался не подавать вида, но и это – что он изо всех сил старается не выказать свой испуг – тоже было очень заметно.

– Ну, куда полетим? – поинтересовался Федор.

– Я не хотел! – воскликнул мальчишка.

Да, испугался точно. Иначе вряд ли стал бы оправдываться, видно же, что упрямый.

– А форсунку зачем тогда раскочегарил, раз не хотел? – спросил Федор.

– Она уже горела! Я только в корзину залез.

– Чтобы лететь?

– Я думал, шар приподнимется только! Корзина же привязанная была!

– С чего ты так решил?

– Ну… – Мальчишка растерялся. – Я думал, шнуры крепко держатся.

Федор выразительно посмотрел на шнуры, которыми крепился шар. Они болтались в воздухе под корзиной.

– Надо было не думать, а проверить, – сказал он.

Тихон виновато шмыгнул носом.

«Повезло мне, – подумал Федор. – Если б не натворил он всего этого, то и разговаривать со мной не стал бы. Права Кира – крепкий орешек».

Что мальчишка крепкий орешек, было понятно не по его действиям – сейчас-то он был испуган и расстроен, – а по всему его облику. Не по внешности, а именно по облику – по тому, как проявлялась через внешность его натура. Что она, эта натура, сильная и непокорная, Федор понял сразу.

– Проверить надо было, как шнуры пристегнуты, – повторил он. – А потом уж в корзину лезть.

В общем-то мальчишка не виноват. Это придурок Павлычев оставил без присмотра готовый взлететь шар.

– Что же теперь делать? – уныло спросил Тихон.

Он смотрел не вниз и не по сторонам – от страха, точно, – а только на Федора.

Собственное спокойствие Федор не считал достоинством. Просто он не боится высоты, а Тихон боится. А в том, что, боясь высоты, полез в корзину воздушного шара, нет ничего удивительного. Любой бы мальчишка полез, интересно же.

Зря Кирка в самом деле панику развела. Обычный пацан, ничего в нем сверхъестественного.

– Ничего не надо делать, – сказал Федор.

– Ага, и что будет?

– Пока ничего. Потом воздух в шаре будет остывать, и мы начнем снижаться.

На воздушных шарах Федору летать не приходилось. Но элементарные законы физики подсказывали, что должно быть именно так. Как получится на самом деле, будет видно.

– Падать?

В голосе Тихона мелькнули слезы. Но только мелькнули и сразу исчезли. Наверное, он изо всех сил постарался их сдержать – горло судорожно дернулось.

– Почему падать? – пожал плечами Федор. – Просто снижаться. Воздух в шаре будет остывать постепенно, и снижаться мы будем тоже постепенно. Ты физику не учил разве?

– Нет еще. Я там вообще все не так учил.

– Где – там?

– В Финляндии.

От страха, который бился у него внутри, Тихон сделался разговорчивым. Говорил он лихорадочно.

– А что в Финляндии было не так?

– Все. Все не так, как у нас. Все по-дурацки.

– Ты просто не привык, – сказал Федор. – Когда что-то непривычно, то оно всегда сначала кажется дурацким. А на самом деле оно просто не по тебе. Потом привыкаешь и начинаешь разбираться, что действительно глупо, а чего ты не понял, потому что поленился понимать, или из обыкновенного упрямства. Со мной в Штатах точно так было.

– Вы в Штатах живете?

– Семь лет жил.

– А теперь?

– Теперь нет.

– Мне тоже в Финляндии не понравилось.

– Разве я сказал, что мне в Америке не понравилось? – пожал плечами Федор.

– Но вы же обратно вернулись.

– Это мои личные обстоятельства.

– А меня отец у фиников забрал, – сообщил Тихон.

Федор видел, что он старается побольше говорить сам и старается, чтобы Федор не молчал тоже. Похоже, это помогает ему не бояться. Что ж, раз так, будем разговаривать.

– Что значит забрал? – спросил Федор.

– Приехал и увез. Я вообще-то не хотел с ним, но у фиников еще хуже, чем у него, я и поехал.

«Может, он не знает, что отец погиб?» – подумал Федор.

Разговаривать с Тихоном ему было нетрудно, но все-таки эффект тонкого льда ощущался.

– Отец разбился, – сказал Тихон.

О чем он при этом подумал, было понятно по его помрачневшему лицу и по короткому взгляду вниз.

– Это на самолете. А на шаре не разобьешься.