обвив руками шею.

— Ливенстоун платит мне за информацию, — призналась Гиацинта. — Я пишу ему несколько раз в неделю, рассказывая столичные сплетни и придворные секретики. Видишь ли, ему нужна пища для его романов, а в этой глуши ничего вообще не происходит. Мне одновременно давали деньги за одно и то же Варкс и Ливенстоун, — похвастала она. — Я молодец?

— Молодец.

— А за то, что я привезу ему живого генерала, он обещал заплатить мне втрое больше обычного.

— Ты меня сюда привезла? — спросил Трапп, развеселившись.

— Ну не сам же ты сюда попал! Я предупредила Ливенстоуна, когда и где ловить нас на тракте…

— Как вы вообще познакомились?

— На похоронах моего первого мужа. Ливенстоун высоко ценил маршала Стетфилда как непревзойденного рассказчика, и так страшно расстроился из-за того, что тот свернул себе шею, что мне пришлось его утешить новыми небылицами. Так и повелось. Так что я почти соавтор!

— Книг, которые никто не читает?

— А зря, — пышная грудь перед самым его носом поднялась и опустилась. — Там столько жарких историй, посыпанных приправой иносказаний. Но Ливенстоун в жизни не признается в нашем сотрудничестве из-за опасения, что это бросит тень на его славу.

— Какую славу?

— Будущую. Ну как твоя ревность? Подохла в муках?

Трапп прислушался к себе, но обнаружил в потемках своего разума лишь желание запереть двери, заколотить окна и вытряхнуть горгону из её платья.

— Пойдем завтракать, — сказала она, правильно оценив направление его мыслей.

Он придержал её за локоть.

— Ты поедешь дальше со мной?

— Ну разумеется, — фыркнула она так спесиво, словно он задал самый глупый вопрос в мире. — Свою репутацию надо беречь!

37

«Ах, Катарина, Катарина, как ты могла быть такой идиоткой», — яростно ругала сама себя Гиацинта, трясясь в седле. Опять шел отвратительный дождь, который затекал ей за шиворот, в теле ныла каждая косточка, а задница от седла болела так, что порой на глазах выступали слезы.

Почему она не осталась в уютном замке Ливенстоуна?

Зачем ей тащиться через всю страну на этот паршивый юг, чтобы стать соломенной вдовой на берегу, ожидавшей, когда Трапп навершится своих подвигов в море?

Было столько мест в этой стране, где она могла переждать, пока король и генерал выяснят, у кого яйца звонче, но нет!

Ей нужно было цепляться за Бенедикта, как последней дуре.

Гиацинта вздохнула, мечтая о хотя бы коротеньком привале. Внизу живота предупреждающе наливалась тяжесть, и в дороге это было ужасно некстати.

— Цинни, — насупленно сказал Джереми, удивительно тихий сегодня, — не обижай генерала. Он вроде ничего.

«Вроде ничего», — это была довольно слабая характеристика.

Трапп был совершенно невыносимым, и вот уже несколько месяцев она угрюмо советовала самой себе держаться от него подальше.

Тяжело было быть так близко — и даже иногда больно.

Душевные терзания — роскошь богачей. Такой разменной монете, как Катарина, ни к чему были всякие сердечные сложности.

У неё был простой и понятный жизненный план, который вспыхнул в её голове в тот самый день, когда мама Джейн привела её в особняк Бригсов, и маленькая Кэти навсегда исчезла из этого мира, уступив место Гиацинте.

Что за вычурное имя.

Но к этому имени прилагалось многое: жизнестойкость и изворотливость, лживость и целеустремленность, желание преуспеть и навсегда забыть о том пропахшем дешевыми духами и алкоголем борделе, к котором Катарина провела первые пять лет своей жизни.

Маменька наградила её тремя никчемными отцами и смазливой внешностью, и на этом наследство исчерпывало себя.

Впрочем, методы у них с матерью были практически одинаковыми, и с мужчинами им не везло обеим.

Когда Гиацинте было пятнадцать, она довольно умело изображала из себя беззащитную и невинную девочку, но вскоре пришлось расстаться и с невинностью, и с беззащитностью. Бесполезным оказалось и то, и то.

Своей молодостью Гиацинта распорядилась на диво бездарно: Стетфилд был старик, пропахший немощью, а про то, что вытворял Крауч, даже вспоминать было жутко. Казалось бы — удача улыбнулась со Стивом, и даже его оспины, покрывавшие лицо и все тело, со временем перестали вызывать у неё отвращение. С характером дела обстояли куда хуже, уж больно мелочным и злобным был тот король, но трудностей она не боялась.

И все её старания в итоге привели сюда, на эту раскисшую от дождя дорогу, под пасмурное осеннее небо, в котором не было ни проблеска надежды на счастливый конец.

Жизнь снова и снова ставила свои подножки, и Гиацинта снова и снова запиналась и падала, вера в себя опадала подобно осенней листве, а на смену приходила непробиваемая кора старого дуба, защищавшая её, как броня.

И вот поди же ты, Трапп пробил вчера эту кору, дотянувшись всего несколькими словами до самой сути Гиацинты.

Маменька в ней проснулась? Да засыпала ли она?

Пошел он к черту, этот Трапп, с его большими руками и широкими плечами, и короткими густыми ресницами, выгоревшими на кончиках, и с его глазами, в которых обычно было много нежности и никогда — осуждения.

Она была с ним именно по этой причине: он никогда не пытался сделать её лучше или хуже. Его не шокировали ни подробности её прошлого, ни бесконечное вранье.

Ну и еще он был щедрым, конечно. С равнодушием богатого от рождения человека безропотно отдавал ей свои деньги.

И она расслабилась. Забыла, что дальше будет лишь хуже.

Кто ласково гладит — тот больно бьет.

«Ах, Катарина, Катарина, как ты могла быть такой идиоткой!»

С ревности всегда все начиналось — этот монстр, однажды появившись, уже никогда не уходил снова. И никакие стилеты тут не помогали.

Если бы не Варкс — она бы осталась с Ливенстоуном.

Они бы проводили день за днем в платонических спорах о литературе и искусстве.

Возможно, ей и нужно было выбрать вот такого вот безобидного писателя и встретить с ним старость, а не следовать повсюду за этим невозможным генералом, с которым одни хлопоты. Спасай его вот теперь от убийц, как будто ей больше нечем заняться.

Варкс был дважды дураком. Во-первых, потому что он пытался убить Траппа, во-вторых, потому что он его не убил. Таких, как Бенедикт, надо убивать сразу, с первой попытки, второй уже, скорее всего, не будет.

Возможно, однажды она это сделает — перережет ему горло и вздохнет, наконец, спокойно.

Но пока она пыталась совершить нечто прямо противоположное.

Трапп и Бронкс ехали впереди с таким видом, будто бы сделаны из камня.

Гиацинта поморщилась, разглядывая прямую спину своего так называемого жениха.

Мало кто её