то они и язычники, чтобы знаться с бесами), могли призвать себе на помощь дьявольских тварей. Может статься, сарацины именно сейчас седлали в горах страшных крылатых коней, чтобы, поднявшись в чёрное небо, перелететь на их спинах через стену.

Мрак густел всего в нескольких туазах от города. Отблески пламени костров падали в полную враждебных звуков темноту и таяли там, едва достигнув каменистой почвы. Страхи, будоражившие умы шорников, красильщиков, сукноделов (только оружейников не найти, они день и ночь в кузницах), выглядели вполне обоснованными.

Ремесленники обычно приходили артелями, в городе они жили на одной улице, и умирать, если уж не доведётся выстоять, собирались среди своих родичей и соседей. Мирные труженики, они не привыкли нести сторожевую вахту, не ведали искусства обращения с оружием[66]. Они трепетали от ужаса при одной мысли о возможной схватке с победоносным противником — как же, ведь язычники разбили рыцарей, убили даже самого князя, обезглавленное тело которого прибыло в город вскоре после известия о поражении.

Вместе с тем, чтобы там ни думали новоиспечённые воины, многие профессионалы ратного дела имели о сложившейся ситуации собственное мнение. Положение конников Нур ед-Дина под стенами города представлялось иным бывалым солдатам ненамного более выигрышным, чем ситуация, в которой около пятидесяти одного года назад оказались пилигримы Первого похода. Не пади тогда город в результате предательства, крестоносцы неминуемо погибли бы, оказавшись между молотом и наковальней: собственно турецким гарнизоном Антиохии и несметными ордами тогдашнего атабека Мосула, Кербоги.

Именно об этом и напомнил Кармино командир поста, находившегося в соседней башне. Охраняли её тамплиеры, один рыцарь и несколько сержанов, оруженосцев, членов ордена, происходивших из семей горожан и не имевших в своих жилах благородной крови. Их всегда легко можно было узнать по облачению — в отличие от рыцарей они носили чёрные, а не белые сюрко и плащи[67].

Вальтер[68], так звали командира храмовников, оказался человеком словоохотливым, но, по счастью, не пустобрёхом. Напротив, рыцаря отличала широкая эрудиция, и он охотно делился с другими знаниями, которыми обладал. Так как Вальтер довольно долго не мог найти подходящего собеседника, то даже и не скрывал, что обрадовался возможности обрести его. Выражаясь точнее, храмовник нуждался в слушателе, какового и нашёл в молчаливом Кармино.

— Я ведь здешний, моим отцом был сам Роберт Кантабриус[69], в битве с Кербогой он нёс знамя князя Боэмунда Отрантского, — задирая нос к усыпанному мириадами звёзд сирийскому небу, заявил Вальтер для начала. — Много лет носило меня по свету, и не думал я, что вернусь сюда. Я ведь родился ещё при Танкреде. Как неверные страшились его, ты бы только видел! Просто трепетали от ужаса! Что ни год огромные дани слали, тогда в Антиохии вообще не было меди, за мелкие покупки рассчитывались серебром. Да, да, ты уж мне поверь. Ты, я гляжу, тоже тутошний, угадал?

— Угадали, мессир, — согласился Кармино. — Отец мой торговал здесь. Сам он был из Бари, что в Пулье. Мать здешняя. Когда он умер, всё имение старшие поделили. Мне только придел к дому достался, так себе домишко, но жить можно. Сначала думал тоже по торговой части пойти, да денег не было. Пристроился помощником купца. Помыкался малость, постранствовал: Иерусалим посмотрел, в Заиорданье побывал, в Каире. Да и в Сицилию ездил, и в Бизантиум. Потом поступил на службу. Воевал в пехоте, после в стражи городские подался.

И хотя отвечал послушный Кармино кратко, Вальтер, чувствовалось по всему, никак не мог дождаться, когда он договорит, и в дальнейшем уже старался никаких вопросов, кроме риторических, не задавать.

— Мой отец пришёл сюда с Боэмундом, штурмовал этот город. Потом служил у Танкреда, — с гордостью сообщил храмовник. — Потом у Рутгера. Лёг с князем на Поле Крови. Слыхал, поди, про это место?

Удовлетворившись лишь кивком собеседника, рыцарь принялся излагать долгую историю своих предков. Не обошлось без хвастовства (а как же без него?), однако Кармино слушал со вниманием, и Вальтер, постепенно исчерпав тему, перешёл к другой, потом к третьей.

Так к тому самому моменту, когда солнце, провалившись за горизонт, утонуло в бухте Сен-Симеона, а Сильфиус за стенами сделался совсем чёрным, рыцарь братства Храма рассказывал о днях далёкой старины. Он коснулся одной истории, которую так или иначе знали все жители Антиохии. Однако Вальтер говорил как сын очевидца, что по понятиям тех лет зачастую давало рассказчику в глазах слушателей право отождествлять себя со своим предком.

Вальтер вспомнил ту ночь, когда славный князь Отрантский Боэмунд, покинув расположение войск, тайно двинулся в условленное место.

С тех пор минул пятьдесят один год, один месяц и пять дней.

— У нас было всего немногим больше полусотни рыцарей, — вспоминал Вальтер. — Когда князь Боэмунд вышел из лагеря, вон там, — он указал в направлении немного левее цитадели. Там, за несколько миль от того места, где несли свою вахту защитники, некогда находилась построенная пилигримами деревянная осадная башня, называемая «замок Мальрегард». — Турки увидели это, ибо было ещё светло. Они возликовали, потому что слышали, что Боэмунд пригрозил своим товарищам по походу, что уйдёт, если они не сделают его князем города, когда возьмут его.

Храмовник сделал паузу, со значением посмотрел на собеседника и, убедившись, что тот внимательно слушает, продолжал:

— Никто во всём войске, кроме самых знатных графов, не знал истинной причины его ухода, даже Этьенн Блуасский[70]. Боэмунд не велел говорить ему, потому что не доверял изменнику, и, как выяснилось, правильно делал, граф позорно бежал в ту же ночь, в которую наш славный государь поднял свой маленький отряд. Князь шёл тайными тропами вон туда, — Вальтер указал в противоположном направлении, — к башне Двух Сестёр. Ты, конечно, слышал об этом, а я, считай, видел сам, так как мой отец был среди избранных. Ему едва исполнилось двадцать лет и ещё четыре, на два года больше, чем сиру Танкреду. Князь Боэмунд взял с собой только самых сильных и лучших из молодых. Ему самому тогда сорок и ещё четыре сравнялось. Они подошли туда только перед самым рассветом. А в башне их уже ждал Фируз. Сперва он не увидел князя, мы специально закрыли его своими спинами и щитами, опасаясь какой-нибудь измены, — храмовник качнул головой в сторону города, — с этим народишком только и жди каверзы. Потом поняли, что грифон не врёт... А ещё бы ему врать, когда у нас в заложниках был