— Праздничный рог изобилия, — произнес он торжественно, протягивая ей кулек, — с дарами для нежнейшей из жен.

— Разбудишь ребенка, — укорила его Мария.

— Ну и что же, — засмеялся он, — тем лучше, отпразднуем втроем.

С ним вместе в комнату ворвалась струя холодного воздуха с запахом свежего снега, который шел весь день с утра. Ребенок проснулся и заплакал, напуганный гримасами и выходками отца, пытавшегося его успокоить.

— Разбудил все-таки, — с досадой сказала Мария, беря малыша из корзинки и давая ему грудь, чтобы он успокоился.

Немезио снял шляпу и пальто, отцепил накладной нос. Под глазом у него был синяк, губа вспухла.

— Опять дрался, — воскликнула Мария, невольно прикрывая лицо рукой, чтобы не видеть этого безобразия.

— В некотором смысле вот… — забормотал он, оттягивая время, чтобы придумать оправдание, которое никак не приходило ему на ум. — Видишь ли… Вот послушай.

Но Мария ничего больше слушать не хотела.

— Я ухожу от тебя, — сказала она твердо и определенно. — Я не желаю этого больше терпеть. Я хочу, чтобы у нашего ребенка было будущее.

— Прошу тебя, дорогая, не преувеличивай, — попытался разрядить обстановку Немезио. — Ну подумаешь, синяк. Что здесь такого?

— Я ухожу, — повторила она.

— Поговорим завтра, — предложил муж, чувствуя свою уязвимость в этот момент.

— Нет, — сказала она решительно, — больше мы не будем откладывать этот разговор.

Ребенок смотрел своими детски-невинными глазками, словно зачарованный движением ее губ, которые произносили ясные и четкие слова. На руках у матери он ничего не боялся.

— А тебе не кажется, что у Джулио лицо немного припухло? — сказал Немезио, окинув сына тревожным взглядом.

— Не выдумывай. На этот раз ты меня не проведешь, — ответила Мария, которая знала уже все уловки мужа, прирожденного комедианта, способного разыграть любую сцену, лишь бы избежать неприятного разговора.

— Я ничего не выдумываю, — сказал он абсолютно серьезно, — ты только взгляни на него. У него же явно распухло лицо.

Мария внимательно посмотрела на малыша.

— И правда, кажется, вспухло, — вынуждена была признать она.

— Что же нам делать? — встревоженно спросил Немезио.

— Не знаю, — растерянно сказала она.

— Нужен врач, — заметил Немезио, с горечью глядя на гостинцы, уже забытые на столе, на которые он потратил все гроши, что нашлись у него в кармане.

— Но у тебя же, — воскликнула Мария, уловив этот взгляд, — у тебя ведь нет ни чентезимо.

— Это неважно, — отмахнулся он так, словно для него это все пустяки.

— Если бы ты не потратил все, мы бы не оказались в такой ситуации, — сказала Мария, кусая губы. От страха за ребенка она готова была разреветься.

С улицы доносились веселые голоса и звуки дудок. Там люди веселились на празднике.

— Я тебе сказал, это не важно, — Немезио посмотрел на ящик с углем — он был почти пуст. — Моя мать приходила? — спросил он, заметив на печке эмалированную кастрюлю.

— Приходила, но дело не в этом, — ответила Мария, с нарастающим беспокойством глядя на сына. Ей казалось, что хорошенькое личико Джулио опухает у нее на глазах.

— Пойду искать врача. — Немезио вышел, даже не надевая пальто, и бросился вниз по лестнице как сумасшедший.

Мария знала, где он возьмет деньги, чтобы заплатить доктору: у Перфедии, у своего друга-пекаря, но именно эти постоянные займы у него, походившие на нищенство, были ей отвратительны.

Через полчаса вернулся Немезио с врачом, с ними были и Перфедия с Бьянкой.

— Ничего страшного с этим молодым человеком, — сказал врач, внимательно осмотрев ребенка. Это был мужчина лет пятидесяти, со спокойным взглядом много повидавшего человека.

— Что с ним? — спросила Мария, немного успокоившись уже самим присутствием доктора.

— Свинка, — улыбаясь, ответил тот. — Банальнейшая свинка.

— Что я должна делать?

— Ничего. Держать его в тепле, хорошо укрыть, натирать понемногу этой мазью, которую я выпишу, и ждать, пока болезнь сама пройдет.

Он вымыл руки в тазике и вытер их чистым полотенцем, которое Мария достала из ящика специально для него. Он был так любезен, что задержался, чтобы выпить стаканчик и поговорить о празднике, о снеге, о погоде, но когда Немезио попытался перевести разговор на политику, доктор попрощался и вышел.

Мария посмотрела на Перфедию.

— Я уже расплатился, — кивнул пекарь успокоительно.

— Мы вам отдадим, — сказала Мария, покраснев.

— Ну о чем ты думаешь, — ласково прервала ее Бьянка.

— Сегодня ты мне, завтра я тебе, — сказал Немезио, обращая все в шутку. Теперь, когда опасность миновала, он снова повеселел.

— Всегда сегодня, — съязвила Мария, — и всегда тебе.

Когда друзья вышли, она уложила ребенка в ивовую корзину и вернулась к прерванному разговору.

— Как только Джулио поправится, — сказала она, — я ухожу.

— Давай поговорим, когда он поправится, — поморщился Немезио. Он взял два куска угля, открыл кочергой железную дверцу печки и бросил их в ее раскаленное нутро. Мария подождала, пока муж закончит эту несложную операцию и, встав напротив него и глядя ему прямо в глаза, сказала:

— Я не собираюсь дискутировать по этому поводу с тобой. Я только сообщаю тебе, что я намерена сделать.

— А ребенок? — спросил он гневным тоном.

— Ребенок уедет со мной.

По улице с грохотом проехала повозка уборщика снега.

— А как ты думаешь прокормить его?

— Я буду работать.

Она раздельно сказала эти три слова, и Немезио прекрасно понял их смысл.

— Ты хочешь сказать, что я не в состоянии прокормить своего ребенка?

Мария усмехнулась.

— Разве ты не понимаешь, что сам ты большой ребенок? — Она говорила без обиды, без возмущения, как о чем-то, что невозможно исправить, что нужно принимать как есть.

— Поговорим завтра, хорошо? — Сила и решительность, которые так ярко проявлялись у него вовне, у Марии были внутри. И сейчас, когда он пытался не очень уверенно ей возражать, он видел, что в ее блестящих светло-карих глазах таилась бесповоротная решимость, та самая, которую он ощутил, когда, еще девушкой, она уехала с ним, несмотря на проклятия матери.

— Больше нам говорить не о чем, — заключила Мария, дотронувшись до его лица с синяками и ссадинами. — Одного сумасшедшего циркача в семье достаточно, тебе не кажется?

Было маловероятно, чтобы она передумала: последняя капля переполнила чашу.