– Исидор, вы могли бы и ответить! Я боялась, что вы погибли!

– Я вас не слышал, – отвечает журналист, не поворачивая головы. – Но я понял, что вы живы.

Он то поднимает, то опускает телефон. Его лицо и руки покрыты ссадинами и синяками. Видимо, в момент кораблекрушения он тоже потерял сознание.

Он видел, как я поднялась на ноги.

— На вопрос, который вы могли бы мне задать: «Все ли с вами в порядке?», отвечаю: «В целом да, но у меня все тело болит». А если бы вы спросили: «Надеюсь, ничего страшного, Лукреция?», я бы сказала: «Нет, Исидор, уверяю вас, все в порядке». Вот такой диалог должен был состояться после серьезной аварии между джентльменом и девушкой из хорошей семьи.

– Только не надо сцен. Мы должны думать о важных вещах.

– Я называю это проявлением элементарной вежливости по отношению к девушке из хорошей семьи.

– Напоминаю вам, что вы сирота и совсем недавно дрались, как Аттила в юбке. Вам самой стоило бы научиться вежливости. Здороваться можно не только ударом ноги в живот.

– Это была самооборона, они же целились в нас из ружья!

Исидор пожимает плечами и продолжает попытки поймать сигнал мобильной связи.

– Иногда сеть появляется, но буквально на секунду. Я думаю, мы где-то за маяком Великих Кардиналов, недалеко от Оэдика. Что самое удивительное, этого острова нет ни на одной карте.

– Может, это остров из «Остаться в живых»?

– Это, видимо, какой-то сериал? Увы, я смотрю только новости. Нашего острова нет даже в «Гугл-картах».

Исидор указывает куда-то рукой, и Лукреция смутно видит что-то вроде круглой башни.

– Маяк! – восклицает она.

– Да, но никому не известный. Его тоже нет в списке бретонских маяков. Идите за мной.

Они подходят к зданию, которое, по мере приближения, медленно выступает из тумана. Вид у него нежилой и заброшенный. Дубовая дверь внизу закрыта, замочная скважина проржавела.

– Я думаю, что мы попали куда нужно, – объявляет Исидор, осматривая дверь.

– Это было бы странно. Маловероятно, чтобы шторм забросил нас именно на тот остров, который…

Исидор поднимает с земли какой-то предмет. Это розовый значок с изображением сердечка внутри глаза.

Он меня бесит, он меня бесит, он меня бесит.

Лукреция дергает ручку. Тщетно. Исидор продолжает осмотр двери, а Лукреция толкает ее плечом до тех пор, пока ей не становится больно. Они разглядывают доски, почерневшие от непогоды.

– Тайное общество смеха… Они, наверное, выдумали что-то необычное.

Лукрецию осеняет.

– Это же дверь с секретом!

Она ощупывает доски и замечает, что настоящая замочная скважина находится рядом с фальшивой ручкой. А настоящая ручка – рядом с фальшивой замочной скважиной. Она дергает ручку, раздается щелчок и дверь поддается.

– Браво, Лукреция.

– Двери и замки – моя специализация, – скромно отвечает она.

Мне кажется, я произвела на него впечатление. Без меня он бы до сих пор туда ломился.

Они входят внутрь, освещая себе дорогу мобильными телефонами, и видят две лестницы. Одна ведет наверх, другая спускается вниз. Они решают идти наверх и молча поднимаются на наблюдательную площадку маяка.

Ветер бьет в стены башни, его свист напоминает печальные звуки флейты Пана. Лукреция вздрагивает.

Как мне надоел дождь. Ветер, дождь, шторм… Кажется, что небо гневается на нас.

Исидор с порога осматривает обсерваторию маяка. В центре помещения находится красный потухший фонарь с четырьмя оптическими линзами. Над ним предохранительный колпак из стекла и меди. Лукреция проходит внутрь. Чуть в стороне стоит стол с картами, компасами, секстантами, покрытыми толстым слоем пыли.

Сюда очень давно никто не поднимался.

Исидор не спешит последовать ее примеру, и Лукреция ждет его. Она открывает дверь на балкон, опоясывающий площадку. Сильный влажный ветер ударяет ей в лицо. Исидор выходит на балкон вслед за ней. У него тоже перехватывает дыхание. Они стоят рядом и смотрят на открывшуюся перед ними панораму.

– Здесь ничего нет, – говорит Лукреция.

Ее волосы развеваются на ветру.

– А чего вы ждали?

– Только не говорите, что были уверены, что здесь ничего нет.

– Конечно, был уверен.

– Зачем тогда мы сюда залезли?

– Чтобы убедиться в этом. Быть может, обнаружить какие-то улики. Я знаю, я чувствую, что мы близки к цели.

Исидор возвращается в обсерваторию, открывает шкаф, достает бутылку рома, и они по очереди пьют из горлышка.

– Я думала, что вы пьете только морковный сок, зеленый чай и миндальное молоко.

– Так оно и есть, – кивает Исидор перед тем, как сделать второй глоток. – Но иногда я делаю исключения.

Лукреция поднимает бровь, но ничего не говорит. Дождь хлещет по окнам. Несколько мгновений они смотрят на бескрайний океан и огни далеких кораблей.

– Почему вы все время меня отталкиваете, Исидор?

– Лукреция… у вас «хронический страх быть брошенной». Вас бросили родители. Такую рану не вылечить. Можно заглушить боль анальгетиками и сохранить нормальные отношения с внешним миром, но вам всегда будет нужно, чтобы вас успокаивали, охраняли, любили. Эта потребность принимает у вас болезненные формы. И ни один мужчина не сумеет удовлетворить ее полностью. Вы подсознательно ищете отца, и, поскольку я вас оттолкнул, вам кажется, что я – ваш отец. Любой отвергший вас мужчина будет вызывать у вас желание добиться его.

Она молча слушает, каждое слово западает ей в душу.

– Вы хотите победить отвергшего вас мужчину потому, что он поступает так же, как ваш отец. Ваша привязанность ко мне – просто желание отомстить призраку. Вот почему я вас отталкиваю.

По крайней мере, честно.

Лукреция переводит дух и тихо спрашивает:

– А чем больны вы, Исидор?

– Хронической мизантропией. Я боюсь людей. Они вялы и примитивны. Они бросаются на падаль, их привлекает тухлятина. Они трусливы поодиночке и агрессивны в стае. Я живу словно среди хохочущих гиен. Они любят видеть смерть, любят мучить собратьев, они абсолютно безнравственны, беспринципны. Они не уважают других, не уважают природу. Они воспитывают детей на фильмах, где герои мучают себе подобных и считают это развлечением.

Не все такие. Он слишком сгущает краски. Он преувеличивает. У него невроз. Он тоже болен.

— Значит, у меня хронический страх быть покинутой, а у вас – хроническая мизантропия.

Небо снова сотрясается от грома, дождь усиливается.