Я втянул носом воздух, опуская голову и всхлипывая в ответ, не способный сказать хоть что-то в свое оправдание. Да оно и не нужно было. Похлопав меня по спине, Гриша добавил:

- Мы начнем все заново, Никит. Не нужно бояться. Лучше просто жить.

Тяжело просить прощения, но еще сложнее простить себя. За то, что ты не такой, что не можешь жить полноценной жизнью, как другие люди. Страшно встать перед зеркалом, глядя на собственное отражение, и признаться себе: мне нужна помощь.

Никто не предупреждает о том, что начинать терапию заново еще сложнее, чем в первый раз. Каждое утро ты встаешь с мыслью и желанием бросить все к чертовой матери. «Оно не работает, я так больше не могу», — хотелось кричать в безликую толпу вокруг.

Гриша предупреждал об этом. Он не давал ни гарантий, ни сроков, просто обещал быть рядом. Ежедневно с самого утра мы встречались в парке: бег по тропе, присыпанной снегом, затем разминка и разговоры в кафе ни о чем. Это казалось легко, но очень часто я сидел, не способный сформулировать даже простое предложение о погоде. Просто нечего было сказать, мыслей в голове не водилось. Я смотрел в окно на прохожих, вдыхая ароматы свежезаваренного кофе, и крутил в руках стаканчик, пока Соболев ждал.

В начале были беседы о зиме. Февраль в этом году морозный, метели обрушились на столицу, а по новостям грозили красным предупреждением о циклоне. После они плавно перешли на обсуждение жизни. Нравится снег? Нет? Почему?

Потому что холодно, и город напоминает унылое кладбище, разбавленное яркими пятнами призраков, что отчаянно цеплялись за земной мир. Вокруг все мертвое: ни насекомых, ни зелени. Хмурые лица, усталые взгляды. Не люблю зиму — она наводит тоску.

«Любовь — это эгоизм. И я — эгоистка. Однажды увидев красивого парня в клубе, не смогла пройти мимо. Среди десятков незнакомых людей он стоял в одиночестве и не знал, куда податься. В тот вечер я шагнула к нему, нарушив собственные обещания».

В первый раз я заговорил в конце февраля. Рассказал Грише очередной сон с мальчиком, который бежал по длинному коридору и никак не мог найти выход. Ребенок спотыкался, падал, разбивая коленки в кровь. Поднимался, снова спешил вперед, боясь оглянуться. Ведь там, в темноте, прятались страшные чудовища. Они щелкали острыми зубами, готовые схватить свою маленькую жертву, дабы разорвать на части.

«Наша любовь разрушительна. Слишком много боли, страха между нами. И хотя я давно разучилась бояться за себя, то с ним все иначе. Мне очень страшно, что он больше не станет прежним, не выберется из болота прошлого, которое тянет его на самое дно».

Мои видения и кошмары неизменно сопровождали меня. Слишком крепко засели в голове, чтобы можно было так легко вытравить их без таблеток. Часто я хотел нарушить все свои обещания. Позвонить нужным людям, достать из блистера пару спасительных капсул и забыть обо всем. В такие моменты было тяжелее всего. Одинокими ночами, прячась под одеялом и стараясь не слушать издевательский смех вокруг, втыкал в ухо наушники. Ровно на один час из положенных семи на сон мир просто исчезал для меня.

«Как ты там? Занят? Устал? Я все еще жду тебя».

Я не видел Диану, но слышал голос каждую ночь. Он не спасал меня от ужасов заточения в плену собственного разума, не лечил психически, но давал моральное облегчение. Я все еще кому-то нужен. Для кого-то значу больше, чем мог себе представить. И это давало мне надежду и опору для того, чтобы стараться больше, карабкаться выше из той ямы, куда я загнал сам себя.

Любовью нельзя вылечить депрессию, ею не спастись от шизофрении и наркомании. Но она может стать одним из мотиваторов для того, чтобы стараться. Она учит ценить себя, любить жизнь, помогает заметить людей вокруг, которые готовы протянуть тебе руку.

— Я решила завести блог, — Маша пьет кофе, сидя рядом со мной на скамье перед дверьми центра реабилитации.

Мы только вышли с собрания, первого за последние два месяца для меня. А для Городецкой прошло полгода. Она немного поправила здоровье и стала лучше выглядеть. Ногти стали ухоженными, волосы больше не напоминали жженую солому. Маша коротко обстригла их и, кажется, была очень довольно своим новым образом. Я задумчиво поднял глаза к небу, жмурясь от ярких лучей солнца. Март в этом году тоже не задался с первых дней, но лучше, чем ветра в феврале.

— И о чем? — спросил ее без интереса, прекрасно зная, что не обидится. Она вообще за последние пару-тройку месяцев перестала на что-либо обижаться. Постигла дзен — так это называется.

— О вкусной еде и здоровом питании!

Я с сомнением смотрю на сигарету в ее руке и кофе из автомата, где от известного напитка только название. Затем громко хмыкаю, невольно толкнув ее в бок легком.

— Подожди-ка, разве не ты сегодня рассказывала, как спалила жареные яйца, уснув за чтением книги?

Ладно, ладно, глупая шутка. Маша поначалу пытается меня ударить, а после начинает хихикать ни с того, ни с сего. И вот мы уже вместе смеемся над этой ситуацией. Дверь с грохотом открывается и на улицу выходит Тимур, недовольно поправляющий ворот куртки. В зубах электронная сигарета, в руке — смартфон. Он останавливается, видит нас и недоуменно приподнимает брови.

— У вас крыша протекла? Чего ржете, точно два голубя на ветке над упавшим котом? — озадаченно спрашивает Тим. Начинаем смеяться громче. Хохот буквально вырывается из груди, отчего внутри все скручивает.

— Ну-ка, че курите, — подходит ближе и принюхивается Тимур. — Имейте в виду, вы не Ваня. Траву для просвещения курить нельзя! Здесь не Тибет.

— Ты видел его лысину? Это еще забавнее, чем Машкины кулинарные шедевры, — посмеиваясь, выдыхаю я, туша окурок о скамейку.

— Не, вот когда он на собрание в своем сари явился — это был пиздец!

— Это не сари, дубина. — фыркает Городецкая.

— Ой, да какая разница? Один хрен балахон!

Нет, люди не стали лучше. Они по-прежнему врут, совершают тупые ошибки и абсолютно не готовы на них учиться. Мир — это не сказка. Я не жду от них удивительных свершений. Мне кажется, бесполезно пытаться изменить общество, которое довольно своим существованием. Но вот найти себя — вполне осуществимая цель.

— Тебе ничего не светит, Никита, — голос Лены раздается над ухом, пока я смотрю через забор на бегающих детей.

Федька отчаянно кричит, подпрыгивая рядом с Василисой. Он старается держаться подле нее, защищает и не дает никому в обиду. Воспитательница окликает их, подзывая к себе. Знаю, она не очень-то довольна возложенной на нее миссией, только выбора нет. Щедрое пожертвование способно преодолеть массу юридических и моральных преград. Например, передать письмо, написанное спонтанно на обычном тетрадном листке у Гриши в офисе. Оно немного помялось в кармане, а кое-где чернила расплылись от соленых капель слез, и слов там немного. Одна строчка, но понятная для Феди с Васей.