Свартман ушел, кипя от злости. Как два разъяренных буйвола, подумала Линда. Обязательно должны пометить свою территорию.

Пожарный автомобиль задом подъехал к горящему дому.

Пожарные размотали шланг, и из него ударила мощная струя воды. Курт Валландер отскочил в сторону и заметил Линду.

— Что случилось?

— Подожгли зоомагазин. Опять бензин. Так же как и с лебедями, и с теленком.

— Никаких следов?

— Эти умники упустили единственного свидетеля.

Отца трясло от злости. Вот так он и умрет в один прекрасный день, вдруг пришло ей в голову. Усталый, раздраженный, возмущенный каким-нибудь следственным промахом. Так и будет выглядеть его последнее па, если верить Зебре — она говорит, что каждый человек должен стремиться уйти из жизни, танцуя.

— Мы должны их взять, — прервал ее мысли отец.

— Их? Здесь что-то другое.

— Что?

Он глядел на нее, как будто бы она должна знать ответ.

— Не знаю. Но здесь что-то другое.

Его окликнула Анн-Бритт Хёглунд.

Линда проводила его взглядом — здоровый мужик с втянутой в плечи головой, осторожно маневрирующий между бесчисленными шлангами и дымящимися остатками того, что час назад было зоомагазином. Она заметила заплаканную женщину, неподвижно смотревшую на пожар. Хозяйка, подумала она. Или просто любительница животных? Линда вспомнила, как она в детстве видела пожар. Горел старый деревянный дом, на первом этаже был часовой магазин. Она тогда очень жалела часы: ей представлялось, как перестают биться их сердца и плавятся стрелки. Она ходила взад-вперед вдоль заграждения. Сбежалось довольно много людей; все молча наблюдали за пожаром. Горящие дома всегда вызывают страх. Словно напоминание, что и там, где ты живешь, в один прекрасный день может вспыхнуть смертельный огонь.

— Не понимаю, почему они меня не спросят, — услышала она голос рядом.

Она обернулась. Там стояли две девушки лет двадцати. Клубы дыма заставили их отшатнуться и вжаться в стену соседнего дома.

— Не собираюсь заискивать перед полицией.

Свидетель, решила Линда. Потерянный свидетель.

— А что вы видели?

Девушка поглядела на нее оценивающе. Она немного косила.

— А вы кто?

— Я из полиции. Линда Валландер.

Почти правда, подумала она. Во всяком случае, не то чтобы полная ложь.

— Как можно было взять и поджечь всех этих зверьков? Говорят, там и лошадь была?

— Нет, — сказала Линда. — Лошадей в зоомагазинах не продают. Требуется специальная конюшня. И потом, лошадей в клетках не держат. Лошадей держат в стойлах. Так что же вы видели?

— Не что, а кого. Мужчину.

— И что он делал?

— Поджег магазин, и все звери сгорели. Я шла от стоянки у театра — мне надо было несколько писем отправить. На полпути к почте, ну, примерно в квартале отсюда, заметила, что за мной кто-то идет. Я даже вздрогнула — до того он беззвучно шел. Я его пропустила. А потом пошла за ним, тоже почему-то тихо. Но через несколько метров вспомнила, что забыла письмо в машине. Пошла назад, взяла письмо и пошла на почту.

Линда подняла руку.

— Сколько времени у вас ушло, чтобы вернуться к машине и взять письмо?

— Три-четыре минуты. Машина была у театра.

— И что случилось, когда вы шли на почту? Вы его опять увидели?

— Нет.

— А когда проходили магазин? Что вы видели?

— Не знаю. Может быть, кинула взгляд в окно. Я не особенно интересуюсь черепахами и хомяками.

— И что вы увидели?

— Ну, там всегда такой голубоватый свет внутри.

— Откуда вы знаете?

— Я отправляю письма несколько раз в неделю. Каждый раз ставлю машину у театра, каждый раз прохожу мимо зоомагазина и каждый раз вижу синюю лампу. Она, наверное, для подогрева. Самое большое для меня удовольствие в жизни — писать письма, причем от руки, и отправлять их по почте. Я — член антиэлектронной мафии.

— А что дальше?

— Отправила письма и пошла назад. Это заняло еще от силы три минуты.

— И что потом?

— Магазин взорвался. Мне, во всяком случае, так показалось. Я как раз шла мимо, когда раздался взрыв. Меня даже тряхнуло. И яркий свет. Я бросилась на землю. А потом там начало гореть. Мимо меня какой-то зверек промчался, на нем шерсть горела. Жуть какая-то!

— Что дальше?

— Все было очень быстро. Но я заметила, что на той стороне улицы человек стоит. Я его хорошо видела — светло было, как днем. Тот самый, что меня обогнал. И большая сумка в руках.

— А она была, когда он мимо вас прошел?

— Да. Я забыла сказать. Черная сумка. Старая. С такими раньше врачи ходили.

Линда знала такие сумки.

— Что случилось потом?

— Я крикнула, чтобы он мне помог.

— Вы поранились?

— Мне показалось. Этот взрыв и потом свет… это было прямо жуть.

— И что, помог он вам?

— Посмотрел и пошел прочь.

— В какую сторону?

— К площади.

— А раньше вы его видели?

— Никогда.

— Описать его можете?

— Высокий, здоровенный. Лысый. Или очень коротко стриженный.

— А как одет?

— Темно-синяя куртка, темные брюки. На башмаки я и раньше обратила внимание — мне было интересно, чего это у него такой неслышный шаг. Коричневые башмаки на толстой резиновой подошве. Но не кроссовки.

— А что вы еще можете вспомнить?

— Он кричал.

— Кричал? Кому?

— Не знаю.

— Там был кто-то еще?

— Я не видела.

— Что он кричал?

— Что-то вроде: «Gud kravde[24]».

— Gud kravde?

— Первое слово точно — «Gud». Потом, как мне показалось, «kravde». Но словно он это кричал на другом языке.

— Можете попробовать воспроизвести?

— Звучало как «krevet».

— «Krevet»?

— Может быть, это по-датски. Или, скорее, по-норвежски. Точно — по-норвежски. Тот, кто это крикнул, кто поджег магазин, говорил по-норвежски.

Линда почувствовала, как у нее участился пульс. Тот же самый норвежец. Наверняка. Если, конечно, это не какой-нибудь норвежский заговор. Хотя это уж вряд ли.