Петр был сейчас в Ораниенбауме, а Катерина завтра собиралась к нему ехать, давать званый ужин по случаю его именин… Доколе это все будет?

Раздались громкие шаги. Григорий обернулся, рука инстинктивно легла на шпагу.

Федька Барятинский… Свои.

– Собирайся, Гриша! – выпалил князь Барятинский с порога, не заходя в зал. – Пассека арестовали, Петербург шумит!

В то самое время, когда Григорий Орлов и Федор Барятинский в спешке прыгали в одноколку, собираясь нестись в столицу, другой Орлов, Алексей, принес страшное известие Екатерине:

– Пассека арестовали!

У Екатерины потемнело в глазах. Не медля, она бросилась прочь из дворца, в карету, и вместе с Алексеем помчалась в Петербург.

Волноваться было из-за чего. Пассек являлся одной из главных пружин заговора, знал все и всех, и, если бы за него взялись как положено, это поставило бы заговор на грань провала…

Екатерина и Алексей гнали лошадей так, что верст за пять до столицы животные совершенно выбились из сил. Тут навстречу показалась одноколка Григория Орлова и Федора Барятинского…

Оказалось, что к провалу привела совершеннейшая случайность. Один из гвардейцев по-простецки подошел к одному из офицеров и бесхитростно поинтересовался:

– А что, ваше благородие, скоро ли будем Петрушку свергать? Столько разговоров, а дела не видно, терпеть нету мочи. Пора бы…

Офицер, на беду, оказался сторонником Петра. Не подав виду, что поражен и растерян, он вроде бы безразлично начал расспрашивать:

– Пошто болтаешь, голубь? Кто тебе эту тайну доверил?

Солдат захлопал глазами.

– Ты думаешь, об этом болтать можно вот так, между делом? Кто, говори, тебе, неразумному, все рассказал о нашем замысле?

– Капитан Пассек, – брякнул перепуганный гвардеец. – Ясное дело, ваше благородие, мы понимаем, вы не сумлевайтесь, мы ж не темные.

Офицер помчался куда следует, и Пассека моментально взяли под стражу.

Деваться было некуда – хочешь не хочешь, пришлось начинать восстание.

Впереди лежал Петербург. На полном скаку подлетели к слободе Измайловского полка. На ходу заталкивая в ружья пули, гвардейцы сбегались к карете царицы, крича на разные голоса:

– Виват, Катерина!

На роскошно убранном породистом скакуне на плац влетел гетман Кирило Разумовский. Пыль взметнулась из-под копыт коня.

– Спеши, матушка, – тихо сказал он, склонившись к Екатерине. – Медлить нам никак нельзя… Виват, Екатерина Вторая! – во весь голос крикнул он, повернувшись к толпе.

– Виват! Виват! – закричали во всю глотку могучие гвардейцы…

Измайловский полк первым вышел на улицы. В Преображенском и Семеновском все поначалу шло не так гладко – там несколько офицеров пытались удержать солдат. Вопрос решили быстро – попросту арестовали их.

Вскоре в Казанском соборе Екатерина – уже в офицерском мундире, раскрасневшаяся от волнения и бешеной скачки – торжественно приняла от гвардейцев присягу на верность. Теперь назад пути не было. Никому…

Солдаты шли по городу лавиной. С треском обрушивались заборы, гвардейцы вытаптывали клумбы и огороды.

Воздух, казалось, потяжелел от людского пота и звенел от криков:

– Виват Катерина!

– Виват!

– Ура-а-а!!!

Екатерина в сопровождении братьев Орловых добралась наконец до Зимнего дворца. Конная гвардия заняла внутренние посты. Все арсеналы уже были в руках восставших. Императрица, рывком расстегнув на груди тесный мундир, бросилась в кресло:

– Принесите мне кофе! Какой день, Господи… Безумный день… Великий день…

Кто-то подал ей кружку воды, и Екатерина, мысленно махнув рукой – какая разница? – залпом, жадно осушила ее.

– Следите за иностранцами, – приказала она Алексею и Григорию. – Особенно за немцами. От них всего можно ждать. Людям скажите: пить разрешаю в кабаках невозбранно. Торговцы деньги брать не смеют. Пусть берут что хотят: водку, мед, вино, шампанское… Я расплачусь за все выпитое, передайте кабатчикам!

– Матушка, – сказал Алексей, – дорога на Ораниенбаум ведет через Калинкин мост, надобно его сразу же пикетировать конницей.

– Вахмистру Потемкину поручу, – вслух решил Алексей. – Пусть берет эскадрон конной гвардии и занимает мост. Справится! Толковый малый. И тебе, матушка, предан безмерно.

Екатерина будто его не услышала.

Пьяных в городе не было. Только после полудня они начали появляться, но настроение царило приподнятое, миролюбивое – ни драк, ни поножовщины не воспоследовало. Столица гудела: все были на улице, никто не мог усидеть дома, лишь самые старые да малые оставались на печах. Царило неимоверное оживление, город гудел словно улей.

– Что будем делать с дражайшим супругом моим? – спросила Екатерина приближенных.

– В Шлиссельбург его, да и дело с концом, – предложил Разумовский.

– Но там уже сидит Иоанн Брауншвейгский.

– Пересадим! – развеселился Гришка. – Посидел в Шлиссельбурге, теперь пусть в Кексгольм съездит.

– Все бы отдала, друзья, только бы узнать, что творится сейчас в Ораниенбауме, – не разделяла его веселья Екатерина. – Ничто не мучит более неизвестности.

– Не забывайте, – подлил масла в огонь Никита Панин, – что Миних – очень опытный полководец и за просто так императора не сдаст. Наверняка он примет решение отправиться в Кронштадт. Как ни крути, матушка, армия не с нами.

Екатерина потерла виски.

– Пусть Талызин, – приказала она, подумав, – мчится в Кронштадт. Адмирала послушают, не допустят Петра в крепость. И курьера отправьте к губернатору Броуну в Ригу – пусть передаст там: на престоле отныне Екатерина Вторая, Петру повиноваться не велено. А то ведь и правда не жить нам.

Тут же был послан нарочный в Шлиссельбург – готовить камеры для Петра и перевозить в Кексгольм царевича Иоанна.

– Я лишь повинуюсь желанию общенародному, – повторяла Екатерина всем и каждому до самого вечера. – Я не желаю зла своему дражайшему супругу, однако же народ меня призвал для свершения добра…

Вечером она велела вывести из конюшен Бриллианта, потрясающей красоты жеребца, белой масти, в серых яблоках. На груди Екатерины красовалась голубая андреевская лента, на ботфортах сверкали шпоры.

Великая княгиня резким движением вырвала шпильки из прически, тряхнула головой. Копна черных волос рассыпалась по плечам. Кто-то подал ей треуголку, украшенную пучком дубовых листьев.

Императрица вскочила на коня и поскакала вдоль воинов, присягнувших ей на верность и отныне готовых во всем повиноваться ей.