Например, сословие городских обывателей Российской империи было расписано на четыре состояния – почетные граждане, купцы, мещане, ремесленники. Каждое состояние в соответствии с законом выбирало своего старосту, который управлял его делами. А все вместе они выбирали двухступенчатыми выборами управу – на первый взгляд, все вполне демократично. У сельского обывателя тоже были определенные права. Он, скажем, мог участвовать в сельских сходах, решать вопросы о распределении земли или имущества, выбирать старосту, мог перейти в мещанское или купеческое звание. Все тоже вполне демократично.

Но переход из одного сословия в другое – только с согласия «сего общества» (ст. 561, 563 «Свода законов о состояниях») и с соблюдением определенных бюрократических процедур. Демократией это уже не назовешь, сам факт перехода из одного состояния в другое, обусловленный определенными требованиями, есть ограничение свободы.

Правда, были и те, кто мог приписаться, например, к мещанскому состоянию и без согласия общества (ст. 564) – питомцы воспитательных и сиротских домов, подкидыши, «иноверцы, принявшие Христианскую веру», дети канцелярских служителей, отставные рекруты, лица, принявшие российское гражданство, иностранцы, отставные придворные служители и т. д. Другими словами, право всех перечисленных стоило дороже права сельских обывателей, в подавляющем большинстве представлявших собой русских крестьян, титульную нацию. Притом что в соответствии со статьей 564 «Свода законов о состояниях» даже любой иностранец, не имеющий российского гражданства, приехав в Россию, вливался в ряды привилегированного сословия, что давало ему право на занятие предпринимательской деятельностью или службой, правда, формально при наличии «Высочайшего указа».

Нетрудно представить, что при таких обстоятельствах образованные немцы, поляки и даже свои евреи-«инородцы», те из них, кому было «дозволено» покидать места оседлости (лица с высшим образованием, купцы первой гильдии, аптекарские помощники, фельдшеры, дантисты и ремесленники на время подрядных работ),[412]занимали большое число «доходных мест». Они же формировали и определенную социальную среду, скажем так – с элементами сословно-этнического превосходства, и становились «господами». Вряд ли это добавляло согласия в и без того непростые отношения низов и верхов. В этом смысле и националистические погромы накануне войны и в ее ходе, и патриотический подъем в ее начале были не случайны. Они были ярким проявлением не классовой или религиозной, а именно сословной борьбы, ее никому из современных исследователей неизвестным индикатором.

Но закон все-таки позволял переход из одного сословия в другое и коренным подданным, что делало сословные отношения до определенной степени подвижными, а границы между сословиями – нечеткими и размытыми. Скажем, чтобы перейти из мещанского состояния в другое, нужно было оформить «увольнительный приговор», т. е. справку от общества о том, что «на перечисляющемся не состоит ни недоимок, ни частных долгов», что он не состоит ни под судом, ни под следствием, в случае несовершеннолетия «увольняемого» должно быть представлено согласие родителей (ст. 572).

Но переход в купеческое состояние требовал не только увольнительного приговора, а и уплаты в пользу государства 50 рублей пошлины по первой гильдии и двадцати рублей по второй, «независимо от уплаты местных сборов, установленных на сословные купеческие и общественные надобности» (ст. 533). Деньги, вроде бы и не очень большие, но главное здесь другое – это покупка гильдейского «свидетельства» стоимостью 565 рублей по 1-й гильдии, и от 120 до 40 – по второй.[413]Все вместе представляло собой «изрядные» суммы, потому что за 500 рублей, например, можно было купить небольшое имение. Это был настоящий имущественный ценз.

Позволить себе такое могли далеко не все, поскольку всеобщая задолженность, порожденная Освобождением крестьян, и вызванная ею всеобщая бедность выступали противовесом подвижности сословных границ и наряду с сословным капитализмом тормозили социальную мобильность. По той же самой причине ослабление сословных ограничений после революции 1905 года не могло приблизить общество в целом к гражданским свободам, оно по-прежнему оставалось сословным. Поэтому, с социологической точки зрения, его можно охарактеризовать как устойчивое военно-сословное общество.

Мы теперь, понимаем, что такая довольно жесткая, близкая по своей природе к крепостному праву, принадлежность людей к отдельным сословиям была формой военного общества, расписавшего все население по гражданским (экономическим) и военным повинностям. Все сословия несли собственные повинности, все, кроме одного – дворянского, его «повинностью» были привилегии.

Хотя, конечно, городское сословие – мещане – тоже имело некоторые привилегии (право на недвижимость, на занятие ремеслом и мелкой торговлей etc.), которые оно получило вместе с дворянством в 1785 году, и благодаря которым в городах развивались торговля, ремесло, промышленность, транспорт и образование. Хотелось бы подчеркнуть, именно благодаря сословным привилегиям, а не свободе и свободному рынку! В городах было легче обучиться ремеслу и получить образование, а вместе с ним и «место». Не случайно «лишних» детей, которых трудно было прокормить в деревне, крестьяне всеми силами старались отправить в город на обучение. А каково было это обучение, легко себе представить, если вспомнить из школьной программы рассказ А. П. Чехова о Ваньке Жукове с его знаменитым письмом «на деревню дедушке». Помните, «а вчерась мне была выволочка»…

Учись – человеком будешь, говорили и нам родители напутствие, которое они слышали когда-то от своих предков. Но они не знали, что пошло оно от сословной привилегии – получив образование, человек переходил в более высокое состояние, вместе с ним приобретал и привилегированные права. Сегодня в нашей стране спрос на высшее образование превратился в какую-то душевную болезнь, в массовую эпидемию. Но, как отмечают специалисты, спрос этот вырос «именно на статус, на «корочки», а не на качество образования»,[414]что в значительной мере говорит о сословной, а не о культурной или рыночной природе высшего образования и современного общества в целом.

Наличие сословий и их сложные отношения можно и сегодня увидеть в глухой неприязни деревни к городу и города к деревне, услышать, например, в транспорте, на рынке, в репликах окружающих (чурка, деревня, колхоз, лимита). Поэтому нетрудно предположить, что сословное противопоставление «мы» и «они» в условиях жесточайшей империалистической войны начала ХХ века и в условиях солдатского мятежа становится предельно антагонистическим. Внешне его почти не отличить от антагонизма между трудом и капиталом, между пролетарием и капиталистом. Но все же разница есть – она в масштабах борьбы и в безграничной ненависти (пугачевщина), которая никого не обходит стороной, потому что правами в разном объеме обладает каждый, а иметь их в полном объеме хотят все.