выписку из дворянских книг и указ об отставке. Скоро Протасьев обзавёлся гербовой бумагой, «накатал» на ней прошение о зачислении его на должность фрейлины при дворе его императорского величества, добыл рекомендуемые документы и отправил всё по назначению. В Петербург.

Скоро в Тамбов прискакал фельдъегерь и вручил губернатору экстренный вызов в министерство внутренних дел. На ковёр. О причинах вызова бедный Булгаков не знал, что и подумать. Министр встретил его с порога восклицанием:

– Скажите вы мне ради бога: что у вас в губернии безумные, что ли, живут? Так вы бы их на цепь сажали!

Не получив разъяснений, Пётр Алексеевич отправился к шефу жандармов, а тот отправил его к министру двора. Только там Булгакову сало ясно, в чём было дело. Услышав всю правду, он невольно расхохотался и поведал министру, что из себя представлял кандидат во фрейлины. Сдерживая нервную улыбку, министр разразился гневной тирадой: письмо попало в руки самого царя, и тамбовские шутники нарушили все правила приличия.

Вся эта история, сообщает Соколова, закончилась ничем только благодаря защите влиятельных родственников жены губернатора. Он добился аудиенции у государя и в красках расписал всю историю. И Николай от души посмеялся над ней и поделился подробностями с императрицей.

Материалы по освоению Кавказа в большинстве своём касаются боевых действий и описанию жизни наместников и не так уж много рассказов о гражданской жизни. В этом смысле воспоминания статского чиновника Василия Афанасьевича Дзюбенко, прослужившего около полувека в гражданской администрации в Тифлисе, куда он приехал в 1829 году, является приятным исключением. Вполне понятно, что приспособление Кавказа к русским административным законам не могло обходиться без курьёзов.

Кавказский наместник Н.Н.Муравьёв (1854—1856) был личностью неординарной и своенравно-независимой. Обладая угрюмым внешним видом, он имел доброе сердце и трезвый ум. В качестве недостатков наместника Дзюбенко отмечает его то ли необязательность, то ли забывчивость по отношению к своим обещаниям, которые он давал подчинённым. Так он однажды приказал коменданту гауптвахты дожидаться его приезда, но комендант, прождав Николая Николаевича около полусуток, так и не дождался лицезреть начальника. Полицмейстера полковника Сиверикова Муравьёв вызвал для доклада в русскую парную баню. Наместник выслушивал рапорт полицмейстера, лёжа на полке и постоянно приказывая поддать пару, а полицмейстер, стоя в почтительной позе в мундире, обливался потом. Доклад длился 10 минут, и бедный полковник вышел из бани распаренный, как мокрая курица.

Эриванский военный губернатор генерал Н.П.Колюбакин, человек умный, добрый, справедливый и честный, но вспыльчивый, как-то нагрубил одной даме, которая осмелилась высказать в его адрес критические замечания. Николай Петрович, как все вспыльчивые характеры, был отходчив. Некоторое время спустя он сильно раскаялся в содеянной грубости и решил искупить свою вину самым необычным способом.

Утром следующего дня он голый лёг на пороге своего кабинета и, лёжа на полу и глядя в потолок, стал ждать первого посетителя. Первым пришёл полицмейстер и от неожиданности остановился у лежащего тела начальника. Он приказал полицмейстеру перешагнуть через себя, а потом, вставши, пояснил суть поступка:

– Я, братец, вчера невинно огорчил свою жену, а так как она не в силах что-нибудь мне сделать, то я сам определил себе такую унизительную меру наказания.

Колюбакин, как и все генералы, не блистал знаниями по части законодательства, а потому попадал иногда впросак. Как-то он вызвал к себе вице-губернатора В.А.Дзюбенко и в присутствии весьма уважаемых лиц попросил его отыскать закон, который якобы позволял ему как губернатору распоряжаться опекунами и сиротскими имениями. Николай Петрович хотел доказать неправоту прокурора, который утверждал, что губернатор указанными правами не обладает.

Дзюбенко ответил сходу, что таких законов нет и быть не может. При этих словах, пишет Дзюбенко, в кабинете разразились гром и молнии:

– Так я дурак! – закричал Колюбакин и затопал на вице-губернатора ногами. Дзюбенко не стал выслушать всю начальственную филиппику и вышел. Через полчаса Колюбакин остыл и стал перед Дзюбенко извиняться…

В 1855 году через Москву проезжал персидский посланник, которого разместили в лучшей гостинице «Дрезден» на Тверской улице против дома генерал-губернатора Закревского. Губернатор Н. П.Синельников (1855—1857) вместе с губернским советником Селивановым нанесли посланнику визит вежливости, в ходе которого тот произнёс цветастую речь, в которой выразил особенную радость по поводу того, что «само небо разделяет его радость», что ему удалось, наконец, увидеть Москву и Россию. Через несколько дней к губернатору пришла неожиданная весть о смерти сына посланника. Оказалось, что сын с каким-то своим товарищем вздумал истопить в своём номере печь. Не зная о том, что после топки следовало дождаться выхода из печки угарных газов, он закрыл заслонку и угорел. Теперь Синельникову нужно было выполнять печальную функцию соболезнования. Он застал посланника сидящим на корточках на полу в каком-то затрапезном халате, покачивающимся на пятках и бормочущим какие-то молитвы. Посланник приветствовал губернатора длиннющей фразой, которую переводчик передал несколькими словами:

– Посланник благодарит вас.

Селиванов в ярких красках описывает в своих записках московских старичков-чиновников. Один из них совершенно не помнил о делах, ему порученных. Другой постоянно путался в дверях: вместо того, чтобы идти налево в секретарскую, он открывал правую дверь в канцелярию или наоборот. Часто он останавливался посреди комнаты, оглядывался, бормотал про себя, а потом плевал и возвращался на место. А на общие собрания московских сенаторов приходили специально смотреть, как на паноптикум. Выжившие из ума обер-прокуроры годами забывали о порученных делах, в то время как подсудимые сидели в каталажках и терпеливо ждали приговора. Селиванов упоминает об одном случае, когда одно такое дело длилось целых девять лет! Хорошо, что подсудимых ждала Сибирь, и они были очень рады отбывать свой срок в Москве.

Гражданские дела тоже сильно затягивались и вызывали недовольство у людей. Один из присутствующих московского сената написал следующее шуточное стихотворение к сенатору, ведавшему делами капитального строительства в Москве:

Сенатор и советник тайный,

Строений главный президент,

Тебе готов поставить монумент,

Когда поможешь мне в беде моей ты крайней.

По Божьей милости, по царской власти

Имею дом в Москве, в Арбатской части;

Хочу построить и конюшню и чулан,

Не прикажи меня томить

И выдай поскорее план.

Московский шут Иван Савельевич Сальников не стал обращаться в московский сенат, он понадеялся исключительно на себя. Способ приобретения оказался настолько оригинальным, что он непременно был бы занесен в книгу рекордов Гиннеса, если бы она тогда существовала. Он побился об заклад с владельцем двухэтажного каменного особняка, что в один приём произведёт из заднего прохода 100 «известных» звуков. И произвёл. И помещик был вынужден отдать ему свой буквально «профуканный» дом. Когда Сальников умер, дом вполне законно наследовал его сын.

Уже упоминавшийся выше пензенский губернатор А.А.Панчулидзев, выполняя указание Петербурга, приказал исправникам составить описание флоры Пензенской губернии. Один уездный исправник, получив указ, призадумался: что это за флора и с чем её едят? Не додумавшись ни до чего, пошёл советоваться к куму, протопопу Василию. Отец Василий долго читал бумагу из губернии, долго вертел её в руках, а потом попросил у исправника календарь.

Порывшись в календаре, отец Василий нашёл, что на 18 августа приходятся двое святых – Флор и Лавр.

– Знаешь, кум, – говорит протопоп, – здесь в указе от тебя не одного Фрола требуют.

– Кого ещё? – всполошился исправник.

– И Лавра.

И ткнул пальцем в страницу календаря.

Исправник тут же дал указание взять на заметку всех Фролов и Лавров и подготовить их к представлению в Пензу. Становые очень удивились: на полях в разгаре работы, а исправнику втемяшилось в голову оторвать с полевых работ всех Фролов и Лавров. Но приказ есть приказ, и нужно его исполнять.

В назначенное время собрали у исправника около 200 человек с указанными именами. Фролов отвели направо, Лавров – налево, и две колонны крестьян пошли на Пензу. В деревнях бабы и детишки подняли вой и плач: мало что мужиков оторвали от работы, так ещё не знамо за что ведут в губернию!

Шли на своих харчах. Пришли. Вернее, их привели на большой