склону кричал выводок франколинов, мимо носа пони проскочила серая южно-африканская антилопа, возвращавшаяся с водопоя. Шаса рассмеялся, когда пони деланно шарахнулся.

– Прекрати, старый шут!

Он свернул за холм, и контраст показался ему угнетающим. Вырубленный лес, шрамы разработок на склоне, безобразные квадратные железные постройки и похожие на скелет фермы промывочного оборудования.

Шаса пятками тронул пони, и последнюю милю они проскакали, добравшись до главного транспортного узла, как раз когда старый «форд» Твентимен-Джонса с включенными фарами выехал из поселка.

Твентимен-Джонс, выходя, взглянул на часы, и опечалился еще сильнее: Шаса пришел на три минуты раньше срока.

– Бывали когда-нибудь на откатке, мастер Шаса?

– Нет, сэр.

Он хотел добавить: «Мама не разрешала», но почему-то это показалось ему лишним, и он впервые ощутил тень недовольства из-за вездесущего и подавляющего присутствия матери.

Твентимен-Джонс провел его к началу откатки и познакомил с бригадиром.

– Мастер Шаса будет работать с вами, – объяснил он. – Обращайтесь с ним, как всегда обращаетесь с молодым человеком, который когда-нибудь станет вашим управляющим, – пояснил он.

По лицу Твентимен-Джонса невозможно было понять, когда он шутит, поэтому никто не рассмеялся.

– Раздобудьте ему жестяную каску, – приказал Твентимен-Джонс и, пока Шаса приспосабливал ремни каски, отвел его к подножию крутого утеса.

В подножие утеса уходил наклонный туннель – рельсы под углом в сорок пять градусов спускались в круглое отверстие и исчезали в темной глубине. У начала рельсов стояла цепочка вагонеток. Твентимен-Джонс провел Шасу к первой, и они вдвоем забрались в стальной кузов. За ними двинулась смена: дюжина белых надзирателей и сто пятьдесят черных рабочих в рваных пыльных комбинезонах и шлемах из блестящего некрашеного металла; все они смеялись и шумно возились.

Паровая лебедка загремела и засвистела, цепочка вагонеток дернулась вперед и, раскачиваясь и кренясь, устремилась по рельсам вниз под крутой наклон. На стыках рельсов стальные колеса гремели и стучали. Все погрузились в темную пасть туннеля.

Шаса неловко заерзал: его охватил беспричинный страх перед поглотившей их чернотой. Но в тележках за ним шахтеры-овамбо запели, их мелодичные голоса эхом отражались от стен туннеля – это был удивительно звучный хор африканских рабочих, и Шаса расслабился и пододвинулся к Твентимен-Джонсу, чтобы слышать его объяснения.

– Наклон сорок пять градусов, мощность паровой лебедки сто тонн. На шахтерском жаргоне это шестьдесят грузов. Наша задача – поднять за смену на поверхность шестьдесят грузов руды.

Шаса пытался сосредоточиться на числах; он знал, что вечером мать будет его расспрашивать, но темнота, и пение, и грохот раскачивающихся вагонеток отвлекали его. Впереди показался крошечный кружок ослепительно яркого света; он быстро увеличивался, и неожиданно они вырвались из туннеля. Шаса невольно ахнул от изумления.

Он видел диаграмму алмазной трубки, и, конечно, на столе матери в Вельтевредене стояли фотографии, но это не подготовило его к реальности.

Перед ним зияла почти абсолютно круглая дыра среди холмов. Она была открыта небу, а вертикальные стены раскопа круто уходили вверх, и все в целом напоминало арену, окруженную стеной из серого камня. Они въехали в эту яму через туннель, ведущий к месту работ в глубине копей, и теперь двигались по узкому скату, который под тем же углом в сорок пять градусов продолжал спускаться на дно шахты в двухстах футах под ними. С обеих сторон была головокружительная пропасть. Большая круглая дыра достигала мили в поперечнике, а ее крутые стены поднимались от подножия на четыреста футов.

Твентимен-Джонс продолжал лекцию:

– Это вулканическая трубка – дыра, продутая из глубин Земли в начале времен. Через нее на поверхность поступала расплавленная магма. Здесь при температурах солнца, под огромным давлением возникали алмазы, и огненная лава уносила их на поверхность. – Шаса осматривался, поворачивая голову, чтобы увидеть весь огромный раскоп, а доктор Твентимен-Джонс продолжал: – Потом трубку на глубине перекрыло, магма застыла и отвердела. Верхний слой, открытый воздуху и солнцу, окислился в классический «желтый грунт» алмазоносной формации. Мы одиннадцать лет пробивались сквозь этот слой и только недавно дошли до «голубого грунта». – Он широким жестом обвел голубой камень, из которого состояло дно огромной ямы. – Это глубокое отложение остывшей магмы, твердой, как железо, и набитой алмазами, как булочка – печеным изюмом.

Они достигли дна и выбрались из вагонетки.

– В сущности, операция очень простая, – продолжал Твентимен-Джонс. – С рассветом приходит новая смена и начинает убирать результаты вечернего взрыва. Разбитую руду грузят в тележки и отправляют на поверхность. Потом намечают места, бурят отверстия для следующего взрыва и закладывают заряды. В сумерках мы вывозим смену, и бригадир поджигает фитили. После взрыва мы оставляем раскоп на ночь, чтобы камни осели и дым рассеялся, а на следующее утро повторяем весь процесс. Вот это, – он показал на груду разбитых голубых камней, – результат вчерашнего взрыва. Отсюда мы начнем сегодня.

Шаса не думал, что его так очарует этот огромный раскоп, но с каждым днем его интерес усиливался. Его не отпугивали даже жара и пыль. Когда в полдень на неровный каменный пол падали отвесные солнечные лучи, жар, который задерживали крутые стены, становился невыносимым. Когда молотобойцы взмахивали своими десятифунтовыми молотами и разбивали крупные куски на более удобные для обработки, от руды поднималась пыль, похожая на муку. Она густым облаком накрывала рабочих, грузивших руду в тележки, облепляла их лица и тела и превращала в призрачно-серых альбиносов.

– Многие шахтеры заболевают чахоткой, – признался Твентимен-Джонс. – Пыль превращает их легкие в камень. В идеале эту руду следовало бы обливать водой и постоянно держать влажной, чтобы убрать пыль, но воды не хватает. Не хватает даже для промывочных работ. И мы не можем тратить воду на то, чтобы смачивать руду. Поэтому люди болеют и умирают. Но нужно десять лет, чтобы болезнь поразила легкие, а мы даем им или их вдовам хорошую пенсию, и инспектор относится к нам с пониманием, хотя это его понимание дорого стоит.

В полдень Твентимен-Джонс окликнул Шасу.

– Ваша матушка сказала, что вы должны работать только половину смены. Я поднимаюсь наверх. Идете со мной?

– Я лучше останусь, сэр, – почтительно ответил Шаса. – Хочу посмотреть, как бурят отверстия для взрывчатки.

Твентимен-Джонс печально покачал головой: