Неарко ощутил приступ жгучей ненависти. Он ненавидел отца, который умел побеждать даже тогда, когда мир, казалось, рушился вокруг него. Сын ненавидел отца, потому что никогда не чувствовал себя равным ему, потому что рядом с Фрэнком Неарко ощущал собственную ничтожность; потому что старик предпочитал родному сыну чужих людей: Хосе Висенте или Шона. Даже Нэнси Лателла-старший уважал больше, чем Неарко. Сын не раз замечал, как с ней беседует отец, как терпеливо отвечает на ее вопросы. А с Неарко у Фрэнка никогда не было такого доброго взаимопонимания.

— Ты полагаешь, я буду здесь торчать без дела? — пробурчал Неарко.

— Дон Антонио уже стар. Детей у него нет. Я предложил ему удалиться от дела, а ты займешь его место.

Отец позолотил горькую пилюлю, и только…

Старик шагал по краю тропки, что вилась вдоль горного обрыва. Он до сих пор был необыкновенно энергичен и ловок. Неарко с трудом поспевал за отцом.

— Хоть бы спросил меня, прежде чем предлагать такое, — крикнул сын в спину отцу.

Но Фрэнк даже не обернулся, и Неарко в ярости завопил:

— Да остановись же, когда я с тобой разговариваю. Ты не Господь Бог, а я не пыль у тебя под ногами!

Старик продолжал спокойно шагать, словно не слышал ничего. Неарко почувствовал, что его просто душит лютая ненависть к отцу. Он вскинул ружье, направил на отца и произнес:

— Остановись, а не то я убью тебя, папа!

Этот крик отчаяния эхом прокатился по склонам горы и растворился над равниной Кастелламаре.

Фрэнк остановился, медленно обернулся и так и остался стоять, глядя на Неарко, направившего на отца двустволку.

— Чего ты ждешь? — издевательски спросил старик. — Докажи, что хоть раз в жизни ты сможешь поступить, как подобает мужчине. Или хочешь, чтобы я нажал на курок? Ну, скажи!

Неарко опустил ружье, и на глазах его выступили слезы.

— Я — человек, отец. Поэтому я стрелять не буду. Наверное, я не такой, каким ты хотел бы видеть меня. Ты всю жизнь навязывал мне чужую роль. А я, чтобы угодить, притворялся другим, нежели был на самом деле. Как я ни старался, я все время совершал ошибки. Но теперь хватит — не желаю больше притворяться! Больше никогда ничего из себя изображать не буду! Возвращайся в Америку, дерись за власть и могущество. Это твоя игра, отец, а ставка в ней — человеческая жизнь. Мне это неинтересно. Но одну вещь я тебе скажу, — тут в голосе Неарко зазвучала несвойственная ему настойчивость, — моего сына я в Америку не отпущу. Забирай Нэнси и Сэла, они на тебя похожи. Джуниор — не такой. Я хочу, чтобы он был счастлив. Сын должен остаться с отцом и матерью.

Неарко повернулся и быстрым шагом начал спускаться по тропе вниз. Старик долго смотрел сыну вслед. Когда фигура Неарко стала лишь черной точкой вдали, Лателла-старший удовлетворенно улыбнулся.

— Я горжусь тобой, сынок! Впервые я горжусь тобой! — крикнул Фрэнк, но слышали его лишь горы да раннее ясное утро. — А насчет Джуниора — мы еще посмотрим, — добавил старик.

Он перекинул через плечо двустволку и снова двинулся вверх по тропе.

Закатное солнце заливало спальню теплым, ярким светом. Лучи его ласкали безмятежно спавшую Нэнси. Ее тело дышало во сне нежной прелестью юности. Голубая простыня обрисовывала формы: округлую грудь, изгиб бедер, изящество длинных стройных ног. Шон смотрел на спавшее рядом существо и чувствовал пронзительную нежность, ему так хотелось любить и оберегать девушку!

Губы Нэнси сначала капризно вздрогнули, потом сложились в улыбку. Нежные веки не были сомкнуты полностью: чуть заметную полоску глаз прикрывали длинные шелковистые ресницы. Шон почувствовал жгучее желание ласкать, обнимать, касаться девушки, наконец, полностью раствориться в ее объятиях.

Вся его жизнь состояла из сплошной череды испытаний и надежд, которые так и не сбылись. Единственное, чем обладал он в мире — это Нэнси, все остальное казалось ему ненужным и серым.

Но прошлое снова напомнило Шону о себе. Внезапно ему померещилось: сейчас его призовут к ответу за совершенные преступления. Подумав о себе самом, он ощутил отвращение, ему показалось, что он обречен всю жизнь влачить жалкое, одинокое существование.

Но тут проснулась Нэнси, ослепительно улыбнулась и поцеловала Шона.

— Итак, на чем мы остановились? — в шутку спросил он, прижимая девушку к себе.

— А остановились мы на том, что ты отправил меня в Италию, словно какую-то бандероль, — прошептала она, касаясь губами его уха.

Нэнси вернулась в Нью-Йорк несколько дней назад, вместе с семьей Лателла.

— Есть вещи, с которыми приходится смириться, — ответил Шон, перебирая локоны Нэнси. — Но теперь мы снова вместе, — поспешил добавить он, видя, как она нахмурилась, — и это — главное…

— Все хорошо, что хорошо кончается, — насмешливо заметила она.

— У нас впереди жизнь, полная неожиданностей, — произнес Шон.

— Приятных или нет? — задумчиво произнесла Нэнси.

Она села на постели и грациозно, как кошечка, потянулась.

— О неожиданностях ничего нельзя знать заранее, — сказал Шон. — Иначе какие же это неожиданности?

Если бы он вслух высказал то, что чувствовал, разговор пошел бы по опасному пути.

Нэнси протянула руку и подняла шелковую кремовую блузку, валявшуюся на полу у кровати. Накинув кофточку, она тут же целомудренно застегнула ее.

— Через несколько дней я возвращаюсь в Йель, — сказала Нэнси. — Я и так отстала на два месяца, придется нагонять.

Ей не терпелось вернуться к занятиям.

— А я как же? — напомнил Шон, поймав руку Нэнси.

— Я больше не хочу расставаться с тобой надолго. Я хочу целовать тебя, ласкать, слышать твой голос, — шептала она, осыпая возлюбленного поцелуями. — Хочу любить тебя, засыпать и просыпаться в твоих объятиях.

— По-моему, ты пытаешься меня соблазнить, — улыбнулся Шон.

— Неужели ты это заметил? — смеясь, спросила Нэнси.

— Да, по некоторым твоим намекам…

Девушка неожиданно заговорила серьезно:

— Не надо шутить со мной, Шон. При одной мысли, что нам придется расстаться, у меня сердце замирает.

— Так не возвращайся в университет, оставайся здесь.

— Не могу. Университет — мое будущее, это осуществление всех моих планов.

— А я? Что я для тебя?

— А ты — моя жизнь, моя любовь.

Они снова потянулись друг к другу, обнялись и снова затопил их поток желания. Когда оба в изнеможении откинулись на подушки, в комнате уже было почти темно.

— Я провожу тебя до Гринвича, — сказал Шон.

— Не хочу уезжать, — недовольно произнесла Нэнси. — Мне так хотелось бы провести с тобой ночь.