близко. За пределами пятна света – кромешная чернота, что смотрела на Крейца из-под круглого свода, будто огромный, холодный, пронзительно-зрячий зрачок доисторического существа.

«Зачем ты сюда идешь, глупый швед? Погибнуть за чужую страну, которая никогда не была и не будет тебе родиной?»

Крейц зло мотнул головой. Шипение и треск факела складывались в отчетливые слова, а те – во фразы на его родном языке, на языке его матери и отца, что приехали в чужую землю, чтобы так скоро лечь в нее костьми в безымянной братской могиле…

«Что ты здесь ищешь, наивный швед? Оправдание своей несчастной одинокой жизни? Посмертный орденок? От государства, которое тебе впору ненавидеть так, как ты ненавидишь немцев…»

Крейц яростно ускорил шаг, сжимая факел с такой силой, что ребра ножки от табурета, из которой тот был сделан, острой болью впились в ладонь. Пропитанный керосином факел отвратительно чадил. Пламя под падающими с потолка каплями шипело и шептало – или этот шепот раздавался лишь в его голове.

«Чего ты ждешь, безумный швед? Счастья после победы? Или, может, того, что на тебя, героя, однажды кто-нибудь не донесет в твоей чужой безжалостной стране…»

– Заткнись!!! – заорал Крейц в алчную и насмешливую черноту впереди. За его спиной вскрикнул Володька, и тут до Крейца дошло, что тот уже несколько минут выкрикивает что-то, чего Крейц не слышит, оглушенный шипящим шепотом в своем сознании.

Он обернулся. Лицо Володьки в пляшущем свете огня было искажено ужасом, за ним один из солдат бежал назад, размахивая факелом, второго вовсе не было видно.

– Куда… куда они? – едва выговорил Крейц, с трудом вспоминая каждое русское слово – казалось бы, такое заученное и знакомое. Нездешний шепот лился в уши, колючей проволокой звенел в голове, язвя и раня.

– Они сказали, что не хотели на фронт, – заикаясь, произнес Володька, и Крейц вдруг понял, что электрические фонари, висящие на пуговицах гимнастерок, его и Володькиной, не светят.

– Они сказали, что в руки бы не брали повестки, но боялись…

– Да их же теперь расстреляют, – язык по-прежнему едва справлялся с русскими морфемами, и с каким-то брезгливым ужасом Крейц услышал в своей речи явный акцент, который он изжил давно, еще в детстве.

Коридор был прямым, как копье, и потому вдалеке еще было видно, как убегающий прочь боец споткнулся, выронил факел – и прежде чем тот потух, угодив в лужу, Крейц успел увидеть, как из стен к солдату метнулись тонкие тени, похожие на ветвящиеся щупальца – или же на гибкие разумные корни. Они насквозь пронзили парню горло, и тут огонь в конце коридора совсем погас.

– Георгий Янович… – Володька смотрел на него дико расширенными, обращенными внутрь себя глазами, будто прислушиваясь к чему-то, слышному лишь ему одному. – Георгий Янович, я же не просто так на филологический поступил…

– Чего?! Володька, очнись, какой филологический, пошли давай, ты сбрендил, что ли?!

– Я же книги хотел писать, – сомнамбулически продолжал Володька. – А разве они мне позволят писать то, что я хочу… Они же все искромсают… В соответствии с линией партии… У нас знаете как цензура книги режет! Или не пропускает вообще!

– Какие книги, Володь! – свободной рукой Крейц затряс парня за плечо, наконец-то ощутив, как привычная речь возвращается к нему по мере того, как отступает неслышимый шепот. – Она же дурит тебя, Володь, морок наводит, чтобы ты обессилел и сдался – и тогда она сожрет тебя с потрохами! Пошли! Зайцев, твою мать! Бегом марш!

– В Советском Союзе нет настоящей литературы, – мертвенно произнес Володька, отступая назад и опуская факел. – И никогда не будет. Так зачем это все…

– Ой дура-ак! – Крейц вцепился ему в плечо и потянул за собой. – Пошли, говорю! Не слушай ее, она тебе и не такого еще наплетет!

Но Володька вдруг махнул факелом ему в лицо – так, что Крейц едва успел отскочить.

– Отойдите! – завизжал Володька. – Вы тоже из этих! Вы все донесете!

– Да никому я ничего не собираюсь… Эй, не смей бросать факел! Володь!..

Но Володька уже швырнул в него факел – со всей силы, но неуклюже, так что тот, не долетев до Крейца, ударился в стену, рассыпав искры. Света еще хватило различить, как за головой Володьки расправляются и ветвятся стремительно проросшие между камней черные корни – чтобы кинжально-острыми своими концами проткнуть парню грудную клетку – и рвануть его вверх, к потолку, и разодрать на части, разломить, как гранат, так, что факелы зашипели от брызг уже не воды, а крови.

Застыв на месте, остановившимся взглядом Крейц смотрел в багряную тьму.

«Вот теперь ты точно остался один, бестолковый швед. Иди-иди за своей смертью. Сложи-сложи голову за чужого царя…»

Крейц с удивлением осознал, что потусторонний шепот перешел со шведского (все самое больное, самое уязвимое и потаенное было связано для него с этим детским наречием) – на русский (язык его взрослой жизни, меткий как пуля и крепкий как броня). И это было так, словно незримая чаша весов его жизни качнулась в его сторону.

– Я просто спасаю людей, – сказал Крейц и поднял второй факел. – Работа у меня такая. Тебе, твари, не понять.

И пошел вперед. Не сомневаться. Сомнения – брешь, в которую и бьет проклятая мразь.

Камни кладки становились грубее. Теперь коридор под небольшим уклоном шел вверх. Тут и там из щелей торчали корни – обычные, древесные, они принимались пускать дым и неохотно тлеть, когда Крейц тыкал в них факелом.

Узкое пространство вдруг ухнуло в черноту – коридор закончился широким залом. Все кругом – пол, стены, потолок – было во много слоев увито толстенными корнями. Корни тянулись к центру, где пол был ниже и в углублении стояла вода. Из воды возвышалась обвитая корнями резная каменная колонна; света не хватало, чтобы разглядеть ее вершину. Должно быть, гнездящиеся здесь ядовитые черные корни пронизали землю на много километров вокруг. Было тихо как в могиле, даже вода не капала. Крейц слышал лишь потрескивание факелов да собственное срывающееся дыхание. Электрический фонарь по-прежнему не работал.

Он медленно прошел по залу – глухая стена и ковер из корней. И никого. Приблизился к заполненному водой углублению – вода была прозрачной, едва по колено, на дне отчетливо виднелись все те же вездесущие могучие корни.

– Где же ты, тварь? – прошептал Крейц, озираясь. – Не хочешь выходить? Ну ладно. Я тебе подарочек принес. От нашего дома, как говорится, вашему. Кто к нам с огнем придет… или с мечом, да? А, неважно. Хоть с тем, хоть с другим. Тот от огня и погибнет.

Факелы он воткнул между корней, убедившись, что те утвердились крепко. Снял заплечный солдатский