Так началась моя новая жизнь.

Через полтора месяца меня выписали из клиники. Вернувшись в Лондон, я позвонил в офис «Рокета» и объявил, что беру отпуск. Никаких концертов и новых песен, никакой студийной работы – как минимум год, а может, полтора. Это было неслыханно: с 1965 года я никогда не отдыхал больше недели. Но сотрудники поняли меня. Единственное, я не стал нарушать давнюю договоренность и выступил вместе с Рэем Купером на коротком благотворительном концерте в отеле «Гросвенор Хаус». Было страшновато, но мы справились. Там же я посмотрел обложку моего «полного собрания сочинений» – его выход я планировал еще до отъезда в клинику. Название мне понравилось – To Be Continued… – оно звучало жизнеутверждающе и настраивало на позитивный лад. Но внезапно я понял, что обложку придется заменить – вместо коллажа из снимков семидесятых-восьмидесятых годов нужно поставить мою нынешнюю фотографию. Обложка должна отражать мою сегодняшнюю жизнь, а не рассказывать о прошлом.

Собственно, вот и вся работа, которую я проделал в следующий год, – не считая, конечно, внезапного появления на сцене на одном из концертов Рода Стюарта. Я тогда уселся к нему на колени и мешал спеть песню You’re In My Heart. Но подшутить над Родом – не работа, я всегда относился к этому как к увлекательному хобби.

Некоторое время я провел с Хью в Атланте, но отношения постепенно разладились. Оба наших наставника не рекомендовали возобновлять нашу связь: раз за разом они повторяли, что ничего не получится, теперь, когда мы «чисты», динамика взаимоотношений изменится бесповоротно. Мы не послушались, сочли их слова глупыми: половина всех текстов, написанных мною в клинике, была о любви к Хью и о том, как я по нему скучаю. Мы сняли квартиру, съехались и, к нашему общему удивлению, очень скоро осознали, что отношения и правда изменились. Ничего не получалось. Расставались мы тяжело, без ссор и криков, но с огромной горечью. Мы многое прошли вместе, но теперь пришла пора каждому двигаться дальше.

Следующие полтора года я провел в Лондоне, где вел тихую размеренную жизнь. Купил дом, который раньше снимал – тот самый, в котором последний раз пил виски и нюхал кокаин. Я жил совсем один. Не стал нанимать прислугу, мне нравилось делать все самостоятельно. Купил автомобиль «Мини Купер», в приюте для животных в Баттерси взял собаку, маленького шалопая по кличке Томас. Каждое утро в полседьмого я вел Томаса на прогулку. Я обожал наши прогулки. Мне доводилось слышать сотни банальных историй о том, как наркоман или алкоголик постепенно возвращается к жизни – начинает видеть то, что раньше не замечал: красоту и прелесть цветов, волшебные краски природы, и так далее, и тому подобное… Да, банальность, да, клише – но лишь потому, что это истинная правда. Уверен, именно поэтому я начал коллекционировать фотографии. Меня всегда окружали замечательные фотографы – Терри О’Нил, Энни Лейбовиц, Ричард Аведон, Норман Паркинсон. Но к фото я относился лишь как к одной из форм пиара, не как к искусству. Теперь все изменилось. Я поехал отдохнуть на юг Франции и навестил приятеля Алена Перрина, который жил тогда неподалеку от Каора. Он как раз просматривал черно-белые фотографии, собираясь приобрести что-то для своей коллекции. Глянув мельком через его плечо, я застыл. Там были работы Ирвина Пенна, Хорста и Херба Ритца. Херба я знал – он снимал меня на обложку альбома Sleeping with the Past. Но сейчас я смотрел на его фотографии другими глазами. Мне нравилось все, что разглядывал Ален: освещение, формы, которые оно создает или искажает, – все это казалось мне чудом. В итоге я купил двенадцать работ. Это положило начало новой «зависимости», от которой я не избавлюсь никогда: фотография – моя вечная любовь, и высшее, на мой взгляд, достижение визуального искусства.

Первые перемены в своем мироощущении я начал замечать во время прогулок по Лондону. На смену жаркому лету пришла теплая осень. Так приятно было ранним утром, под еще прохладными лучами солнца, прохаживаться с Томасом по Холланд-парку или во дворе собора Сент-Джеймс; смотреть, как листья постепенно меняют цвет. В прошлой жизни в такое время я бодрствовал только в том случае, если ночью вообще не ложился спать.

После прогулки с собакой я садился в «Мини Купер» и ехал на прием к психиатру. Прежде я никогда не посещал врачей такого профиля, и привыкать было непросто. С некоторыми специалистами я встречался на протяжении долгих лет, и они действительно помогли мне разобраться в себе. Общение с другими специалистами иногда оборачивалось настоящим кошмаром: их больше интересовала моя «звездность» и выгода, которую они могут из нее извлечь. Одного из таких докторов даже лишили лицензии за приставание к пациентам – добавлю, к женщинам, чтобы никто не решил, что я был одной из его жертв.

Но больше всего времени я проводил на собраниях. Покидая Чикаго, получил жесткие инструкции от моего наставника: как только обустроюсь в Лондоне, я должен без промедления явиться на встречу «анонимных алкоголиков». Но вместо того, чтобы пойти туда, я отправился на матч «Уотфорда» – в Америке я страшно истосковался по футболу. Тем же вечером мне позвонил наставник. В ответ на мое признание в «прогуле» он начал орать. Орать оглушительно – человек, который работает водителем в департаменте водоснабжения и канализации города Чикаго и постоянно общается с коллегами, кого угодно способен перекричать. Но в тот вечер он орал так, словно хотел докричаться до меня через Атлантику без помощи телефона. Я несколько изумился – обычно это я орал на людей, а не они на меня, – но вместе с тем мне стало стыдно. Он очень хороший человек (сейчас я крестный его сына) – но он действительно злился, и причиной гнева была забота обо мне.

Я последовал его совету, и с тех пор не пропускал ни одной встречи «анонимных алкоголиков», «анонимных кокаинистов», «анонимных анорексиков и страдающих булимией». Ездил на собрания в Пимлико, на Шафтсбери-авеню, на Мэрилбоун-стрит, на Портобелло-роуд. Иногда в один день посещал три или четыре встречи, за месяц – не меньше сотни. Некоторые из моих приятелей посмеивались: ну вот, теперь у него зависимость от собраний на тему зависимостей. Наверное, они правы, но это был существенный прогресс по сравнению с моими прежними пристрастиями. Хотя, возможно, где-то проводились группы и на тему зависимости от собраний. Может, стоило и туда сходить?

После самого первого собрания словно из-под земли выскочил папарацци и успел снять, как я выхожу на улицу. Наверное, кто-то из присутствующих узнал меня и сообщил репортерам, что было категорически против правил. На следующее утро я снова красовался на первой полосе «Сан»: «ЭЛТОН ПОСЕЩАЕТ “АНОНИМНЫХ АЛКОГОЛИКОВ”». На этот раз я закрыл глаза на выходку газеты – ни кожаные шорты, ни дилдо там не упоминались. Мне было все равно. Пусть все знают, что я встал на верный путь. На собрания я ходил, потому что мне там нравилось. Нравились эти люди. Я всегда с удовольствием вызывался готовить чай для группы, со многими подружился и общаюсь до сих пор: это обычные люди, прежде всего они видели во мне человека, преодолевающего зависимости, и только потом – Элтона Джона. Странно, но эти встречи напоминали мне собрания в клубе «Уотфорд» – никто со мной не нянчился, и, опять-таки, всех объединяла общая цель. Я выслушал множество невероятных историй. Женщины из «Анорексии и булимии» рассказывали о своем питании – как они разрезали горошину на четыре части, четверть съедали на обед, и еще четверть – на ужин. «Вот же безумие», – думал я, но тут же вспоминал, каким сам был несколько месяцев назад: грязный, опухший, к десяти вечера доходящий до полной бессознанки, потому как каждые пять минут закидывался дорожкой кокса. Эти женщины имели полное право считать безумцем меня.