вотчина была на самом верху, в центре, и вместо стен, окон и потолка был один сплошной прозрачный купол. Вспомнилось, как Ника, будучи ещё совсем малышкой, подходя к стеклянной стене, прислоняла к ней свои крохотные ладошки, прижималась веснушчатым носом и замирала, а Павел смотрел на эту маленькую хрупкую фигурку, на разлетевшиеся во все стороны огненные кудряшки, против бунтарского хаоса которых были бессильны все ленты и заколки на свете, и сердце на миг останавливалось, переставало биться, словно его девочка стояла на самом краю мира, перед гигантской пропастью. А она поворачивала к нему смеющееся лицо и говорила:

— Папочка, смотри! Стеклянное небо!

И он, не выдерживав, подбегал к ней, подхватывал на руки, растрёпанную, хохочущую, крепко прижимал к себе, борясь с вдруг нахлынувшим безотчётным чувством страха.

…Павел зажмурился, отгоняя видение прочь и снова возвращаясь мыслями к текущим делам, к электростанции, единственной оставшейся, которая принимала сейчас весь удар на себя, к людям, работающим там, на нижних этажах Башни, к Марату…

Внизу у Руфимова дела шли из рук вон плохо. И дело было не в Марате — лучшего начальника станции, чем Руфимов, во всей Башне ещё поискать — дело было в том, что Башня старела. Она была подобна человеку, который ещё крепится изо всех сил, старается, но годы берут своё. Вот как Ледовской (Павел чуть скосил глаза на старого генерала), высокий, сухопарый, с безупречно ровной спиной и выправкой, какой бы позавидовал двадцатилетний, но ещё пару лет назад он бы не присел, остался стоять или быстро вышагивал по кабинету, чуть наклонившись вперёд и заложив за спину сухие руки, а теперь, вошёл и сразу опустился в кресло. И пусть сидит прямо, не сводя с Павла суровых, прищуренных глаз, а всё равно чувствуется уже — сдаёт понемногу Алексей Игнатьевич, сдаёт.

Вот и Башня сдавала.

Марат Руфимов понимал это так же отчётливо, как и Павел. И как Павел не мог смириться с этим. И горько осознавал, что его станция — сердце Башни — бьётся с перебоями.

На последнем совещании Совета, где вопрос о ресурсах встал ребром, и потому без присутствия Марата было не обойтись, Руфимов не сдержался — выматерил их всех. От души, выплёскивая злость и безнадёжность.

— Надо отключать пятый энергоблок. Не дадите добро — сам отключу!

— Под суд захотел? — Ледовской недобро прищурил глаза.

— А хоть и под суд! — смуглые щёки Марата Руфимова пошли красными пятнами.

Не боялся Марат никакого суда. Другого боялся.

Павел понимал, что Руфимов прав, но тогда, на том совещании не поддержал его. И видел ведь, как полоснул по нему Марат взглядом — зло, не тая презрения — а всё равно промолчал. А сегодня с утра, едва первые сводки аналитиков легли к нему на стол, крепко выругался, проклиная самодеятельность Марата и восхищаясь его выдержкой и смелостью. И было чем восхищаться.

Павел вспомнил утренний разговор с Руфимовым…

— Снизил всё-таки мощность энергоблока? — Павел, не здороваясь и не глядя на Марата, прошёл вперёд быстрым размашистым шагом.

— Снизил, — Руфимов тоже не счёл нужным здороваться. — Сейчас снизил, а потом отключу.

— Иди сразу утопись, — хмуро посоветовал ему Павел.

— Всегда успею.

В этом был весь Марат.

Когда жизнь свела их вместе, молодых двадцатилетних, ещё там, на Северной станции, они сдружились почти мгновенно. Марат был чуть старше и опытней, Павел — чуть горячее и восторженней, но оба они были неисправимые трудоголики и идеалисты. К их дружбе примешивалось здоровое чувство соперничества, ни один ни в чём не хотел уступать другому. Не хотел и не уступал.

Они оба остро переживали потерю Северной станции после аварии, горевали так, словно потеряли близкого человека, а перейдя — опять же вместе — работать на Южную станцию, под начало старика Рощина, быстро сумели показать себя и добиться Рощинского расположения, хотя это было и нелегко. Они и там продолжали соперничать, видя, что Рощин потихоньку готовит их обоих себе на смену. Гадали, на ком же остановиться выбор их начальника, но друг друга не подсиживали и исподтишка не гадили — одна лишь подобная мысль обоим казалась низкой и подлой.

Когда Рощин фактически передал Марату станцию, Павел испытал что-то типа ревности — словно любимая женщина выбрала не его, а друга — сдержанно поздравил Марата, отчаянно завидуя и ещё не зная, что старик Рощин рекомендовал его наверх, готовя к совершенно иной судьбе. Судьбе, которая сегодня тяжёлым бременем лежала на его плечах.

— Ну остановишь, а потом что? — Павел пристально посмотрел на Руфимова. Тот выдержал, взгляд не отвёл.

— Выясню в чём проблема. Что удастся — отремонтирую, где смогу — заменю.

— Я же не про это, Марат, — Павел зло сузил глаза. — Хватит дурочку строить. Ты его потом запустить сможешь?

Он не спрашивал, сколько времени всё это займет у Руфимова, это было неважно. Важно было — запустит он этот чертов энергоблок снова или нет. А уж как долго он с ним мудохаться будет, это дело десятое.

— Запущу.

— А если нет?

— А если нет… вот тогда и утоплюсь.

Павел верил Марату. Не тому, что пойдёт и утопится — это уж само собой — а тому, что запустит. В лепёшку расшибётся, а сделает. А сейчас (Павел читал это в глазах Руфимова, тяжело глядевших на него из-под набрякших век) Марат ждал, что Павел его прикроет. Там наверху.

— Значит, так, — Павел опустил голову, посмотрел себе под ноги. Потом снова поднял взгляд на Марата и повторил. — Значит, так. Я ж с тебя теперь не слезу. Вы же теперь всей станцией будете как сраные веники летать.

— А ты грозен, — засмеялся Руфимов, чувствуя, что победил. — Наслышаны уже, как ты людей Шевчука гонял, чуть не силком в ремонтных цехах удерживал.

— Нажаловался уже?

Недавняя авария по вине Шевчука, которая чуть не стоила потери вентиляции на трёх десятках уровнях, была у многих на слуху.

— Помягче надо к людям быть, Паша, — Руфимов слегка усмехнулся.

— Себе это скажи, — парировал Павел.

* * *

— Даже спрашивать у тебя не буду, что там у Руфимова, — сказал Ледовской, как только Павел повернулся к нему. — Да ты и не расскажешь.

«Не расскажу», — про себя согласился Павел, в который раз дивясь проницательности генерала. Этот старик обладал отменным чутьём. Хотя, чему тут удивляться? Все они, кто входил в Совет, им обладали. Но Ледовской, у которого помимо чутья были ещё данные персональной разведки, всегда опережал всех на шаг. И то, что он сейчас сидел у него, у Павла, не было