Мы сели за столик. Подошла пухлая официантка.

– Привет. Мне как обычно, – сказал Герман.

– А вам? – спросила девушка меня.

– Да мне то же самое, – ответил я.

Не знаю, что пьет мой новый знакомый, но какая разница? Выпить-то хочется.

Приносят тёмное пиво, и хотя я к нему равнодушен, принимаю бокал и отпиваю понемногу, закусывая рыбными палочками. Они жирные, в меру солёные, и хотя бы этим оттеняется горький вкус пенного напитка.

– Так кому ты там врезал? – спрашиваю Германа, не особо церемонясь. Не кисейная барышня, переживет.

– Полкану. То есть полковнику одному, – отвечает он.

– За что же, интересно? Так, постой. А ты в каком был звании?

– Майор.

– Так-так. И что же случилось?

– Приставал.

Я поднимаю брови.

– Герман, если ты будешь мне лапшу на уши вешать, то я встану и уйду. Думаешь, поверю, что генерал может приставать к такому, как ты? Ты в зеркало себя видел? Ночью выглянешь из-за угла – мелко обгадиться можно! Глыба! – говорю ему довольно откровенно.

– Я не вру, – отвечает бывший десантник, нахмурясь. – Это правда.

– Как же так вышло, интересно?

– В баню пошли как-то раз. Я ещё думал: чего мы баб с собой не зовем? Спросил полкана, он ответил: мол, ну их на хер, надоели. Ну, ладно, думаю. Пошли. Помылись, попарились, потом в бассейн. Когда я вылезал, он меня ухватил за задницу, – говорит Герман. Достает свою сигару, прикуривает. Насколько я помню, в общественных заведениях дымить запрещено. Но десантник здесь, кажется, свой в доску. Ему можно.

– Просто ухватил? – интересуюсь подробностями.

– Ну да. Сжал ягодицу и говорит: «Классная у тебя жопа, Гера, мне очень нравится».

– И ты ему сразу по морде?

– Нет. Я послал его, – отвечает собеседник.

– И дальше что?

– Ничего. Пили, ели, только не парились больше. Я думал: ну, взбрыкнул полкан по пьяной лавочке, бывает. Так он потом уже в казарме это же сделал. Догнал меня в коридоре, и опять цап за корму! Типа в шутку. Ну, тут уж я не сдержался. Развернулся и дал ему. А тут, как назло, наш командир бригады – генерал из кабинета вышел. Увидел только, как я бью старшего по званию. Ну, а дальше… короче, ушли меня, – после этих слов Герман откладывает сигару и выпивает махом полулитровую кружку. Тут же принимается за вторую. Силён.

– И чем теперь занимаешься? – мне интересно.

– Да так, небольшое охранное агентство с друзьями-отставниками организовал. «Кремень», слыхал, может?

– Не доводилось. И что делаете?

– Охраняем разные объекты. Иногда расследования проводим, если попросят.

– Вот даже как?

– Ну да. У нас один работает, бывший следак по особо важным. Ну, следователь короче. Выгнали его.

– За взятку?

– И да, и нет.

– Как это?

– Ему предлагали – не взял, да ещё и уголовное дело завел на того типа. А он оказался со связями. Вывернул всё, будто следак вымогал деньги, – рассказывает Герман.

– Слушай, – вдруг приходит на ум мысль, – а ты не мог бы мне помочь?

– В чем?

– У меня недавно произошла одна странная история. У нас с другом была автомастерская. Но дальше начались какие-то странные вещи. Сначала пристрой с запчастями сгорел. Потом выяснилось, что друг крысятничал с оффшорной компанией. Потом его убили, а после произошла авария. Мы влетели на большие бабки, и потом ещё на нас всякие надзоры набросились. Короче, разорили. Мне давно не дает покоя мысль, что это всё не цепь случайностей, а кто-то пытается нам крупно нагадить. Но не пойму, кто и зачем, – рассказываю Герману. Тот внимательно слушает, вновь принявшись за сигару.

– Что ж, можно попробовать, – говорит он.

Тут я вспоминаю интересную деталь: если Герман тоже байкер, то вдруг Глеба знает? Задаю ему этот вопрос. Тот чешет лоб, вспоминая.

– А фамилия как?

– Редкая – Харкет.

– А, так это ты про Варвара мне говорил всё время! – улыбается Герман.

– Про кого?

– Ну, Глеб Харкет. У него погоняло – Варвар.

– Ого, вот это интересно. И почему?

– Не знаю. Ходят слухи, любит жесткий секс.

– Садист, что ли?

– Не знаю, я там не был, – смеется Герман, ухая словно филин в ночном лесу. – Видать, любит, чтобы всё жёстко. А уж бьет он там кого, или его кто плёткой лупит – мне про то неизвестно. Кстати, не знал, что он педик. Думал – нормальный мужик.

– А с чего ты решил?

– Ну помнишь, там, в клубе? Он сосался с каким-то типом.

– Ну, мало ли. Может, он би.

– Чего?

– Бисексуал то есть.

– Двустволка, что ли? И нашим, и вашим?

– Типа того.

– Тьфу, – разочарованно плюет воздухом Герман и снова принимается хлестать пиво, как не в себя. Пухлая официантка уже подносит ему пятую кружку, а я со второй никак не управлюсь.

– На вкус и цвет, как говорится, – замечаю философски. Хотя в глубине души считаю, он дело говорит. Неправильно, когда мужчина и с женщинами спит, и с себе подобными. Ну, положим, любовь у него к какому-то парню. В виде исключения можно принять. Но чтобы бегать от одной задницы к другой… Я такое не понимаю и не хочу.

Мы сидим в баре ещё несколько часов и выбираемся оттуда лишь под утро, когда небо стало светлеть. Только теперь я не сяду к Герману на мотоцикл – убьемся ещё. Пусть он один, если хочет, рискует. А у меня теперь три души в зоне ответственности – не считая своей и Катюшиной, ещё нашего народившегося малыша.

Мы договорились с моим новым знакомым о способе и времени связи. «Зачем мне это расследование? – думаю, возвращаясь домой на такси. И отвечаю сам себе. – Из чувства справедливости». Оно у меня врождённое, я с детства такой. Меняться не хочу. Неспроста же мне кажется, что за всей этой чередой происшествий кто-то стоит.

Тихонько возвращаюсь домой в уверенности, что Катюша отдыхает. Какое там! Сидит на кухне с красными глазами. Плакала, что ли? Оказывается, нет. Просто не могла уснуть, ждала. Ты же моя лапонька! Нежно обнимаю её, но поцеловать не даётся: говорит, от меня перегаром несёт за версту и сигаретами. Потому спешу умыться и переодеться. Одежду – в стирку, она густо пропахла табаком.

Потом веду Воробышка в спальню и там рассказываю, что видел. Как Глеб начал целоваться с тем парнем, Кешей. Как получил я ни за что по физиономии, а потом познакомился со своим обидчиком. Оказался он приятным, хотя и грубоватым человеком, бывшим десантником. Вот только про расследование я Катюше ничего не говорю. Ей не следует об этом волноваться.