— Следующую песню я исполняю специально для присутствующего в этом гостеприимном зале Чарли Чаплина, — заявляет Шаляпин. — Чача, это для тебя!

Звучит «Вдоль по Питерской». Мафиози на улице восхищенно цокают, трогают в карманах кастеты, проверяют складные ножи — вот сейчас-то они и начнут меситься по-сицилиански, пусть только Бенито…

Что за черт?! Бенито поднялся в ложе и в ярких южных выражениях послал величайшего русского певца куда-то, куда явно сам не хочет идти. Всем известно, что все русские — краснопузые коммунисты, что с ними давно пора кончать, тем более если в итальянской опере они поют русский вздор.

Дело принимает серьезный оборот. Чарли озабоченно оглядывается и видит, что, пожалуй, дело действительно табак.

Мафиози берут штурмом оперу, начинается война, театр постепенно превращается в арену военных действий, грубо говоря — Колизей.

— Чача, выручай, — кричит Федор Иваныч со сцены. Чаплин тут же преодолевает оркестровую яму одним прыжком, Федор Иваныч хватает его за подмышки и вытаскивает к себе. Они поют «Интернационал».

На носу гондолы бледно мерцает фонарь. Господин в цилиндре и смокинге погружается в гондолу и называет адрес. Лодочник отталкивается длинным шестом от берега и уходит куда-то в темноту. Пахнет какими-то цветами.

— Чем пахнет? — спрашивает господин гондольера.

— Асфоделем, — коротко отвечает Харон. — Готовьте монетку.

Голоса Чаплина и Федора Иваныча сливаются и достигают апогея:

— Весь мир насилья мы разру-ушим до основанья…

«Пиккола Скала» начинает заметно вибрировать. Это звуковые колебания поющих вошли в резонанс с колебаниями здания. Вот «Пиккола Скала» ходит ходуном вдоль по Питерской, распугивая случайных ночных прохожих и милицейские патрули. Здание начинает разрушаться.

Вот уже изрядно потряхивает весь Милан. Макаронники ворочаются в своих постелях и клянут русского певца: «Diavolo! Распелся, аж мебель звенит! Porca miseria!»

— Чача, тикбем! — кричит Федор Иванович, и под градом разрушающейся на глазах «Пиккола Скалы» они выскакивают наружу.

— На вокзал! — приказывает Федор Иванович извозчику, но извозчика нет, как нет и коляски, и пролетки… Таксомоторов тоже нет.

— Тедди, я на машине, — осторожно намекает Чача.

— Тогда гони! — и они гонят, по пути огибая руины «Ла Скалы».

На вокзале все поезда уже ушли. Осталась только дрезина.

— Сеньор, как нам проехать в Венецию? — осведомляется Чаплин, поскольку Шаляпин совершенно не знает итальянского.

— По этой ветке, — сообщает сеньор. — Только не промахнитесь — там два ответвления направо, и три — налево. Вам нужно второе правое.

— Грациас, сеньор!

Дрезина набирает ход. «Теперь нас не догонят,» — думает Чарльз Спенсер Чаплин.

— Са-антаа Люучи-ийяаа, — запевают друзья, — Сантаааааааа Лючииийяаааааааааа!

Мало кто верит в существование зла. Еще меньше людей понимают, почему зло сильнее добра. Считанные единицы уверены, что добром зло не победить.

Ты, собственно, никогда и не подозреваешь, что способен на какой-то поступок, пока не совершаешь его. И за этой дверью уже начинаешь делать то, что никто другой сделать не в силах.

Приходишь, бывало, домой, а там жена в слезах, теща валидол сосет. Спросишь, в чем дело. А это, оказывается, управление культуры кислород перекрывает. Не могут мать и дочь работать в одном учреждении, особенно если мать — директор, а дочь — завуч. Воруют они!

Вот уж здрасте — воруют. Постоянно впроголодь живете, теще нельзя много часов ставить — не положено, жена ведет все предметы, от живописи до графического дизайна, потому что специалистов нет. Трудоголик она, все сама освоила, сложнейшие предметы ведет — цветоведение одно чего стоит, технология живописи тоже.

А теща? За свою жизнь открыла три учебных заведения, отладила работу в них, все работает само по себе, как часы. Достает, выпрашивает, все в колледж, лишь бы он только работал. Всем преподавателям такие условия создала, чтобы только работали. И работали они, как же на таких условиях не работать. Мало какой директор так о подчиненных печется.

Да и шло бы все нормально. Предыдущий начальник культуры хоть и вздорная была особа, но пользу понимала, и тщеславие у нее было: чем лучше все вокруг будет работать, тем лучше она, начальник, значит, и функционирует.

Но ее ушли. Старая, говорят, засиделась уже на доходном месте.

Конечно, крови она многим попортила, и даже очень хорошим людям, но ведь сказано было Хайнлайном — старый политик всегда лучше нового. Вот и нарвались культурные люди на дракона в юбке.

Новая начальница знала только один авторитет — себя. Амбициозная и обидчивая, оказалась она Иосифом Джугашвили без усов в период успения Ильича. Она больше всех и рвалась на это место. А когда дорвалась, то показала всем кузькину мать. Сама неумная, беспринципная и безынициативная, она постаралась окружить себя людьми еще менее умными и более безынициативными. А с тещей у нее давно терки были, честный человек с умной головой — всегда помеха.

Вот и съели и жену, и тещу. А ты стоишь, глаза лупишь. Ну ладно, подумаешь, нехай эта Любушка Буланова веселится в кресле начальника культуры. Так ведь жалко колледж, сами с нуля все организовали.

Надеялись еще, что выборы мэра все изменят. Появился тут один кандидат на пост главы города, мужик-производственник, деловой и ухватистый. Грамотно организовал кампанию, у нынешнего мэра никаких шансов не было. Всем ведь понравилось, что этот варяг никого грязью не облил, ни капельки. И на втором туре большинство проголосовало за него, хотя понавезли и бомжей всяких, и бабулечек подкупали, лишь бы только свой бюллетень за старого мэра отдали. А уж грязи сколько накануне выборов вылили — не утрешься. Черта с два. Как не пытались обсчитывать, а все равно выходило, что большинство — за нового. Тогда пришли люди в погонах, принесли кучу открепных бюллетеней за Багу, старого мэра, и таким образом он победил с опережением на каких-то сто голосов.

Все, теперь помощи ждать неоткуда. Нет правды. Точнее, есть, но она ничем тебе помочь не может. Что остается? Брать вилы и идти в лобовую атаку.

Однако есть еще один выход. Уезжаешь в другой город, например — в Москву. И когда до обратного поезда в Пермь остается полтора часа, где-нибудь в районе метро «Спортивная», вечером, вынув из рукава железный прут, подбегаешь к двум патрульным пацанам и гасишь их по головам. Потом изымаешь у них табельное оружие — и обратно в метро. Покатался, замел следы, затем обратно, на Ярославский вокзал.

Вернувшись в родной город через двое суток, по телефонной книге вычисляешь, где живет Буланова, сторожишь, и стреляешь в голову.

Зло деструктивно. Поэтому оно и сильнее добра. В то время как добро созидает, зло разрушает его построения, взамен не создавая НИ-ЧЕ-ГО. Ничего не было создано за то время, что Любушка занимала кресло начальника и получала звание засракуль, сиречь заслуженный работник культуры. Она ничего не заслужила, кроме деструкции.