Он рассказывал о том, как молился. «Я зажигал церковную свечу и молился с закрытыми глазами. Открывал их — в руке не было уже ни свечки, ни фитиля. Я не чувствовал боли, и ожогов тоже не было». Встретившись со Свидетелями Иеговы и ознакомившись с их теологией, Незнанов испытал откровение. Ему было видение «с неба», в котором он был причислен к 144 тысячам избранных, которые и будут с Христом на небесах. После этого он перешел в другую веру, хотя и в ней оказался не очень стойким, судя по тому, что сдал чекистам Ададурова.

В Четвертом отделении он какое-то время прислушивался к нашим беседам с Викентием, потом пошел проповедовать. Быстро поняв, что никого из нас в свидетелей Иеговы он не перекрестит, Незнанов отправился проповедовать дальше в большую палату. На свою беду, он сразу начал там с санитарок, ошибочно определив их как свою главную целевую аудиторию — богобоязненных старушек. «Богобоязненные» с умилением слушали Незнанова, после чего записывали его проповеди в журнал наблюдений. В конце концов, терпению начальства наступил предел, и Незнанову назначили аминазин. Уколы моментально приковали Незнанова к койке. Он проводил дни в полусне, уже не разговаривая о Боге и вообще ни о чем[42].

В двадцатых числах мая у нас появился новый сосед. Говоря словами Салтыкова-Щедрина, «вид его был ужасен». Это был высокий худой мужчина лет за сорок с лицом серийного убийцы. Из глубоких глазниц смотрели замороженные безумные глаза, тонкие губы были плотно сжаты. Впрочем, он и был убийцей — хотя к тому времени прославился совершенно иным.

Его звали Валерий Емельянов. Нам с Викентием это имя было известно по самиздату, где он описывался как ярый националист. Сейчас Емельянов носит заслуженный титул «отца современного русского антисемитизма».

По образованию Емельянов был арабистом, в 1960-е годы преподавал арабский язык и иврит в Институте иностранных языков, кроме того, читал лекции в ВПШ. (По словам самого Емельянова, он даже был советником Хрущева по Ближнему Востоку, но это, скорее всего, миф.) Благодаря доступу к архивам и закрытым фондам библиотек он смог прочитать всю антисемитскую литературу, издававшуюся до революции и в эмиграции. В результате, конечно же, пришел к выводу, что у России не две беды, а только одна — и это евреи.

В 1977 году Емельянов отправил в ЦК докладную записку, в которой утверждал, что все советские евреи — агенты сионизма и масонов. Партия и КГБ, по его мнению, оказались неспособны им противостоять, и «борьбу с сионизмом» срочно требовалось активизировать. Емельянов предлагал ввести обязательный курс «научного антисионизма и антимасонства» в вузах, в армии и даже в школах. Другим предложением Емельянова было создание «научного института изучения сионизма и масонства при ЦК КПСС». Однако это все было мелочью по сравнению с главным предложением: окончательно решить еврейский вопрос в СССР.

Емельянов не был оригинален и предлагал сделать это тем же методом, каким Сталин депортировал крымских татар и чеченцев — отправив евреев в Среднюю Азию и Сибирь. Только так, по его мнению, можно было предотвратить их массовую измену в ходе грядущей мировой войны.

В ЦК от предложений отмахнулись — рассуждать о таких деликатных материях автору было не по чину. Тогда Емельянов решил постучаться в ЦК с другой стороны. Как переводчик, он имел контакты с деятелями арабского мира и на деньги арафатовской Организации освобождения Палестины (ООП) издал на русском языке в Париже свою книгу «Десионизация». Получив через представительство ООП в Москве авторские экземпляры, он разослал их каждому из членов Политбюро.

Разразилась буря. В марте 1980 года его вызвали в Комиссию партийного контроля и быстро исключили из партии — конечно, не за антисемитизм, а за несанкционированную публикацию книги за рубежом. Емельянов протестовал, но в очень оригинальном стиле. Он расценил исключение как акцию сионистов, проникших в КПСС, написал в Политбюро, что жена председателя Комиссии Арвида Пельше еврейка, у другого члена Комиссии дочь замужем за евреем, а третий сам по бабушке еврей и т. д. По слухам, когда все это доложили Михаилу Суслову, тот вышел из себя — что с ним случалось исключительно редко. Суслов был, безусловно, антисемит, но следовал принципу Германа Геринга: «Кто в моем штабе еврей, а кто нет — решаю я».

В начале апреля 1980 года Емельянов был арестован по обвинению в убийстве жены. Рассказывали, что на следствии он якобы признался в убийстве, но в Институте Сербского Емельянов твердо стоял на своем: жену убили «сионисты», чтобы его подставить. Тут же путался и начинал делать намеки, что «сионистам» удалось тайком завербовать в «масоны» и жену.

На самом деле жена пилила Емельянова из-за того, что он потерял и работу и статус. На этой почве у них произошла очередная ссора, в ходе которой Емельянов избил жену до смерти. На другой день он отправился на окраину Москвы, где на незаконченной стройке пытался сжечь ее расчлененное тело. Сделать это ему не удалось: строители увидели огонь, решили, что пожар, и побежали его гасить. Сам Емельянов успел убежать с места, но рабочие обнаружили в костре части тела и вызвали милицию.

Изобличающим Емельянова стал его телефонный разговор с матерью жены, которой он сказал, что жена легла на аборт в больницу — однако не смог назвать в какую. Так было раскрыто убийство, а Емельянов оказался в Институте Сербского — всего через месяц после ареста, что было довольно необычно.

Емельянов пересказывал нам с Викентием свою «Десионизацию», и там все было хорошо. Евреи вредили России со времен Рюриковичей, и даже князь Владимир, крестивший Киев, по матери был еврей. Прелесть емельяновской «философии истории» заключалась в том, что она была проста, как солдатский сапог, так что даже не требовалось думать.

Это был мой первый и последний разговор с Емельяновым. Уже на следующий день он отказался общаться. На вопросы не отвечал — и демонстративно отворачивался на койке лицом к стене. Я попросил Викентия выяснить, в чем дело. Викентий передал, что Емельянов присмотрелся к моему носу и по нему определил, что я еврей. Я смеялся в голос. Вообще-то мой нос от папы с его балтийскими корнями, но в комплекте с еврейскими глазами мамы только подчеркивает ген. Тут было даже нечего возразить.

В лице Емельянова мы получили клоуна в нашу «политическую» палату. Ежедневно по утрам во время обхода он устраивал шоу. Койка Емельянова стояла справа от двери, и обход начинался как раз с него. Как и положено, при приближении врачей Емельянов садился на кровать. А в палату входили начальник отделения Яков Лазаревич Ландау — человек с внешностью еврея из «Фелькишер Беобахтер», за ним — Маргарита Феликсовна Тальце, вмещался еще Альфред Азаматов, который хотя и имел татарскую фамилию, но вполне мог быть и масон. Тем более что этот странный человек даже в самые жаркие дни почему-то являлся на службу в черном костюме, галстуке и белой рубашке[43]. Остальным врачам не было места, и они теснились в коридоре.