После ухода Степана Гурьева произошло событие, повлекшее за собой тяжелые последствия.

Анфиса прошлой ночью видела во сне своего брата Федора маленьким, пятилетним. Он плакал и показывал руку с отрубленными пальцами. Из ран капала кровь. Утром Анфиса решила, что это не к добру, и закручинилась: «Как бы чего не случилось с братцем». Долго думала Анфиса и наконец надумала идти в английский лагерь вместе с мужиками. Мореходы не одобряли поступок Анфисы, однако, зная ее крепкий норов, спорить с ней не стали.

Вооружившись луками, стрелами и топорами, Федор, Митрий Зюзя и Анфиса покинули свое становище через два часа после полудня.

Тем временем Степан Гурьев и Василий Чуга подошли к реке. На правом ее берегу, на песчаном пригорке, по-прежнему стоял высокий православный крест. В нескольких шагах белели самоедские идолы и медвежьи черепа. В прошлый раз Степан Гурьев выходил к реке немного выше по течению и не видел языческого капища.

Разожгли костер и сели отдыхать. Васька Чуга был угрюм и молчалив. Он долго сидел, глядя на огонь, не обмолвившись ни одним словом.

— Степан, — вдруг сказал Васька, подняв голову, — а ведь это я убил Семена Аникеевича.

— Ты убил?! — Степан не поверил. — Не шути, Василий.

— Какие тут шутки, — недобро усмехнулся Васька Чуга, — убил вот этими руками. — Он протянул огромные жилистые руки с обломанными ногтями.

Но Степан Гурьев никак не хотел верить.

— Я ведь тогда вместе с подварком Тимохой близ Строганова стоял. Он посохом замахнулся и кричал на нас, вон-де убирайтесь. Потом острием в грудь Тимоху ударил. Я не выдержал, у меня в руках палица была, стукнул его по башке. Башка-то слабая оказалась — и в черепки…

— Эх, ты!

— Да что жалеть старого дьявола, он ведь нас не жалел.

— Да я не его, тебя жалею. Ну, а потом?

— Потом на лодью с зерном забрался, в Холмогоры она шла, а дальше ты знаешь.

— Эх, Василий, — сказал Степан, поднявшись, и бросил шапку на землю, — погубил ты себя! За Строганова тебе страшные муки принять придется. Вот вернешься…

— Не вернусь я, Степан Елисеевич. Для меня теперь дорога назад заказана. Если жить хочу, значит, на Енисей или еще далее на восток надо подаваться. Слыхал я от ребят, будто на востоке большие реки есть, а близ них и зверья и добра всякого не перечесть. Жену себе найду и помирать там буду… А может быть, перед смертью вернусь — кто меня узнает, старика! Умереть все же на родной земле охота… Вот и прошу тебя, Степан Елисеевич, отпусти меня вместе с самоедами. Одному-то в этих местах страшно оставаться. Сгибнешь.

Степан Гурьев ответил не сразу. Ему было жаль морехода, обрекавшего себя на тоскливую жизнь в чужой стороне. Но он понимал, что убийце Строганова уготовлена страшная смерть. В том, что воевода дознался, кто убил Семена Аникеевича, Гурьев не сомневался.

— Что ж, Василий, пожалуй, ты прав, держать тебя не могу. Может, и проживешь в чужих-то краях, а в своей стороне наверняка голову потеряешь. Не думал я такого. Однако тебя не виню… — Степан помолчал. — Нет, не виню. Может быть, и сам так-то.

Ему вспомнилось далекое время. Деревня Федоровка. Царь Иван Васильевич чинит суд и расправу. Безвинно падают на землю мужицкие головы. Звенит тетива, летят стрелы в раздетых догола матерей и жен. Вспомнил своих детишек, погибших в огне. Кто ответит за преступления, которым нет меры? Кто вернет жизнь погибшим?

— Однако ты ребятам не говори, — помолчав, добавил Степан. — Как уйдешь к самоедам, я сам скажу.

— Спасибо, Степан Елисеевич.

— Не за что, Василий… Кого ты мыслишь в кормщики за себя?

— Митрю Зюзю поставь, не прогадаешь. Промышлять будешь али пустой пойдешь?

— Да уж какой промысел. Ежели проволочиться здесь недели две, то и зимовать впору. А зимовать с агличанами не в обычай.

Степан Гурьев думал и так и эдак, и выходило все складно. Он верил Дементию Денежкину, как самому себе. На следующую ночь на острове будет один хозяин, — русский мореход. Англичан он посадит под замок. А ежели ветра будут попутные, через месячишко придем в Холмогоры. А там в Сольвычегодск. Надо, очень надо быть скорее у Строганова.

Спал Степан плохо. Ему представился Семен Аникеевич с разбитой окровавленной головой… Старый купец хорошо знал, что делается в Сибирском царстве. Это он позвал к себе на службу волжского атамана Ермака Тимофеевича и, улучив удобное время, послал его на сибирского хана Кучума. Умный старик понимал, что подвластные народы не поддержат Кучума в борьбе с русскими. По приказу Семена Аникеевича Степан выдавал Ермаку оружие, всякие огневые припасы и съестное.

Однако царь Иван Васильевич, тогда еще было его грозное время, одолеваемый королем Стефаном Баторием, испугался новых врагов и запретил поход Ермака. Но было поздно — волжский атаман разбил наголову Кучума и завоевал Сибирское царство… Степану виделось, как Семен Аникеевич, перепуганный гневной царской грамотой, рвал на себе волосы и клялся страшной клятвой отомстить доносчику-воеводе…

От плача Семена Аникеевича Степан проснулся, поднял голову и увидел три самоедских чума, поставленных возле речки.

Два самоеда в оленьих малицах и Васька Чуга возились возле лежавшего на земле окровавленного оленя со связанными ногами. Самоед, подрезав мягкую оболочку на хрящеватых молодых рогах, старался переломить их через колено. От мучительной боли олень содрогался, издавая невнятные звуки. Едва Степан успел понять, что происходит, самоед с хрустом отломил рог. Олень, обессилев, перестал биться и лежал, тяжело поводя боками.

Два коренастых самоеда ставили четвертый чум. Они вбили в землю несколько жердей и соединили верхушками вместе. Поперек жердей укрепили перекладины, а сверху закрыли двумя рядами оленьих шкур: один ряд шерстью внутрь чума. Другой — шерстью наружу.

На берегу реки Степан увидел шесть перевернутых вверх днищем байдарок из моржовых шкур. Молодая женщина, сидя на корточках, споласкивала в воде деревянную миску. Возле нее играли камушками двое ребятишек. Утро было солнечное, ясное, через пролив виднелась холмистая темно-синяя земля.

Море отступило. Вдоль берега виднелись обнажившиеся на малой воде песчаные мели.

Заметив, что Степан проснулся, Василий Чуга подошел к нему:

— Степан Елисеевич, говорил я с самоедью. Князек ихний к тебе за товаром пойдет… А на другой год они соболей либо лисицу, куда скажешь, привезут. — Василий Чуга вздохнул. — Берет меня князек к себе и жену сулит дать… Однако я подале от царских воевод уйду.

К Степану подошел самоедский князек в оленьих мехах, разукрашенных узорами, и пригласил в чум. Князек чмокал губами и улыбался. Он был толст и весел.

— Он говорит, — показал Васька Чуга на самоеда, — сначала кормиться будем, потом еще один князек сюда приедет, а завтра утром к тебе за товаром. Сейчас печеные рога будешь есть. Вкусно.