Проходит мгновение, и когда его рука начинает поглаживать мою руку вверх и вниз, я слышу мягкий рокот его глубокого голоса, наполняющий комнату.

— Дело не в тебе, — говорит он мне. — Это все из-за него. Ты просишь его открыться тебе, и хотя он хочет этого, он не знает, как это сделать. Это злит его. Он всегда был так хорош во всем, был лучшим, любимцем, и он видит, как легко мы с Маркусом смогли впустить тебя, и это ломает его.

Я качаю головой, мои брови хмурятся в замешательстве.

— Я не прошу его влюбиться в меня. Я прошу его впустить меня, узнать его так, как я узнаю тебя.

— Я знаю, — бормочет Леви. — Есть одна вещь, которую тебе нужно понять о Романе, прежде чем пытаться сблизиться с ним. Он не подчиняется приказам, и ему нужно всегда держать себя в руках. Фелисити пришлось научиться всему этому на собственном горьком опыте, но он не позволит какой-то женщине прийти и начать играть с его эмоциями, а это именно то, что ты делаешь. Он не доверяет себе, когда не может ясно видеть, что ждет его впереди. Затем добавь к этому чувство вины, которое давит на него из-за того, что он вообще испытывает какие-то чувства к тебе так скоро после смерти Фелисити.

Я выдыхаю, съеживаясь, когда осознаю, что натворила.

— Черт возьми, я даже не подумала о ней.

— Роман видит мир в черно-белых тонах, и прямо сейчас ты морочишь ему голову и заставляешь видеть все серые оттенки между ними, — объясняет он, крепко обнимая меня. — Потребуется некоторое привыкание, но дай ему время, и он придет в себя. Хотя после этого ему понадобится некоторое пространство.

— Если он не был готов, почему он присоединился к нам на крыше в тот день?

Леви вздыхает, и я поднимаю подбородок, чтобы понаблюдать за выражением его лица.

— Не пойми меня неправильно, но на крыше было весело. Это было сделано для того, чтобы заставить что-то почувствовать тебя, а не нас, и уж точно не для того, чтобы почувствовать какую-то связь. Он просто хотел увидеть, как ты кончаешь, как и все мы. Это было весело, не более того. Сейчас, один на один, и то, как ты смотришь на него с ожиданиями, это совсем другое.

Я с трудом сглатываю и киваю, поправляя на себе шелковый халат, чтобы прикрыть все важные детали.

— А Маркус? — Спрашиваю я, пытаясь разобраться с чем-то одним за раз, откладывая эту информацию на потом. — Почему он так разозлился на меня?

— Это не так, — говорит Леви. — Он злится на себя за то, что думал, что заполучит тебя всю в свое распоряжение.

— Что? — Спрашиваю я, мои брови снова опускаются. — Это не имеет смысла. Он с самого начала знал, что вы все мне интересны.

— Ты видела, каким собственником он был, когда я начал проявлять интерес к тебе, а теперь еще и с Романом. Он никогда не признается в этом, но после того, что случилось с той стрельбой, и когда мы с Романом… Знаешь, я думаю, он надеялся, что ты отстанешь от нас и будешь полностью в его распоряжении.

— А как насчет тебя? — Спрашиваю я, понизив голос, чтобы он не услышал, как он дрожит от волнения. — Как ты относишься к тому, что я хочу быть со всеми вами?

Его губы сжимаются в жесткую линию, когда он отводит взгляд в другой конец комнаты, желая копнуть поглубже в себе и дать мне честный ответ.

— Меня это устраивает, — говорит он мне. — Мы все трое от природы собственники. Мы не любим делиться, но по какой-то причине это работает. Я не хочу портить хорошую вещь. Так что если ты согласна на эту хреновину, которую мы затеяли, то и я тоже. Я не собираюсь просить тебя выбирать.

— А Маркус?

Леви качает головой.

— Нет, я не верю, что он это сделает, — говорит он мне, прежде чем устроиться подо мной и подтянуть меня. — Пойдем, я принесу тебе что-нибудь поесть, и ты сможешь провести ночь со мной.

— Хорошо, — говорю я, позволяя ему вести меня за собой, пока пытаюсь засунуть руки обратно в халат. Я прерывисто вздыхаю и вытираю глаза, и в тот момент, когда я выхожу из странной маленькой комнаты для вечеринок, я обещаю себе, что никогда больше не пролью ни слезинки по Роману ДеАнджелису, и я чертовски уверена, что не буду делить с ним свое тело, если только он не будет ползать на коленях, умоляя о прощении. Но, как он сам однажды сказал, если кто-то молит о прощении, то лучше бы его колени кровоточили.

22

— Ты, блядь, издеваешься надо мной? — требую я, когда Маркус протягивает мне самый откровенный наряд, который я когда-либо видела, а также толстый металлический ошейник на шею.

— Это не мои правила, детка. Я просто соблюдаю их, — говорит он, в его глазах все еще читается раздражение после вчерашнего дерьма. — Нам нужно пойти на эту вечеринку, и если ты хочешь пойти, то на тебя должны смотреть как на собственность.

— Что? — пробормотала я, скривив лицо от отвращения, и бросила на кровать модное нижнее белье и сапоги до бедра. — Это нелепо. Что это за гребаная вечеринка? Я это не надену.

— Тогда ты не пойдешь, — бросает он мне в ответ, стискивая челюсть прежде, чем уйти, оставляя меня с Романом и Леви, которые смотрят так, словно хотят быть где угодно, только не здесь.

Роман вздыхает и подается вперед, и хотя я не вижу извинения в его глазах, в них определенно есть сожаление, но, к сожалению для него, этого будет недостаточно, чтобы быть вознагражденным за мое послушание.

— Послушай, Маркус прав. Если ты хочешь попасть на эту вечеринку, и чтобы тебя не похитили и не изнасиловали, то тебе нужно это надеть. Такие люди…

Я приближаюсь к нему, поднимая подбородок и позволяя ему увидеть ярость в моих глазах.

— Убирайся.

Он отстраняется, нахмурив брови.

— Что?

— Убирайся. Вон, — говорю я, мои слова ясны как день. — Мне нужно повторить это снова? Может быть, немного медленнее? Мне не нужен такой мудак, как ты, приходящий сюда и указывающий мне, что я могу носить, а что нет, и мне точно не нужно, чтобы ты говорил мне, что мой единственный выбор на ночь — это быть похищенной, изнасилованной