Фабиола погладила Рэнда по лбу и заплакала.

– Так это была ты, Шелли? Ответь, это была ты? Ты не дождалась тогда ответа на свой вопрос. Мне было страшно умирать подо льдом замерзшей реки. Боль была такая, что не передать словами. Но сейчас мне куда больнее жить.

Перевод: Т. Бушуева, 2006.

После смерти Мастера Библиопереплетчика (МБ) Винсента Холбрука возникли немалые трудности – например, настоятельно встал вопрос, как лучше распорядиться принадлежавшей ему обширной библиотекой. Наследники его ветхого имущества были лишены сентиментальности. Никто из них не озаботился раздумьями о ежедневных потребностях огромной коллекции оставшихся без присмотра книг. Разношерстная братия правопреемников – всевозможные троюродные братья, внучатые племянники, а также бывшие зятья, свояки, шурины и девери, оставшиеся от многочисленных браков двух его ветреных сестер Марлис и Таффи, – все до единого были бесповоротно невежественны. Никто из них не имел желания взять на себя ответственность даже за небольшую часть коллекции, насчитывавшей около пяти сотен томов, забытых и заброшенных после кончины их хозяина. Помимо всего прочего так было потому, что эгоистичные наследники в силу вопиющей своей ограниченности просто не представляли себе способы применения этих загадочных предметов. (Дело осложнялось еще и тем, что пропал принадлежавший покойнику Каталог, так что точное число экземпляров назвать было невозможно.)

Худосочный и не вполне здоровый, склонный в свои сто с лишним лет к затворничеству (впрочем, он и так был обречен по причине церебральной аневризмы, вовремя не диагностированной заглючившим домашним гомеобоксом, и вряд ли бы дожил до третьего столетия), предпочитавший старомодную, нерегенерируемую одежду, на которой была хорошо видна каждая капля соуса или слюны, натекавшей по причине вечной жвачки во рту, Холбрук был искренне предан своей библиотеке, тратя на нее почти все средства. Жил он в огромном, обветшавшем, похожем на пещеру особняке, носившем название Рюльроальд, и один вид этого запущенного жилища свидетельствовал о более чем скромном достатке его обитателя. А вот книжарня Холбрука была первоклассной и являлась предметом вечной зависти его коллег.

Время от времени, когда библиотекарь еще был жив, в рядах его безразличных наследников раздавалось приглушенное ворчание по поводу того, что, мол, старик живет не по средствам, тратя деньги – по большому счету их деньги – на такое эгоистичное хобби, но даже эти разговоры не могли лишить старого библиофила самообладания или воодушевления. Ему даже удавалось не обращать внимания на выходки одной особо обиженной племянницы, которая в припадке помутнения рассудка, очевидном всем, кроме нее самой, с пеной у рта обвиняла Холбрука в том, что ему-де доставляет немалое удовольствие играть на нервах близких родственников. Иначе зачем он продолжает безрассудно расточать их тающее с каждым часом наследство на покупку новых томов и размножение уже существующих?

Ответ на это самое «почему?» был совершенно прост, если бы кто-то взял на себя труд поинтересоваться у самого коллекционера: Холбрук почитал себя ученым и больше всего на свете гордился присущей любому ученому мужу неистощимой жаждой знаний. И в самом деле, его хорошо укомплектованная, аккуратно расставленная и постоянно обновляемая коллекция книг внесла свой, причем весьма оригинальный вклад в развитие ряда научных дисциплин, как то: звездного интеллекта, гравитокармической механики, метаматематического анализа, астероидной археологии, квантовой эротогеники, теории невероятности, креативного тератогенеза и даже двух беспечно забытых нив, в давние времена столь активно вспаханных, – художественной прозы и поэзии. Порой ему сопутствовал успех. Например, он несколько раз получал приглашения от представителей искусственного интеллекта извлечь свои открытия из книг и ввести их в соответствующие кибернетические аудиовизуальные информационные сети, которые в эпоху Холбрука служили реальными хранилищами полезной информации.

Однако получение всех этих серьезных и развлекательных результатов было занятием долгим и утомительным, которое не оставляло времени даже на редкие пирушки в обществе своих знакомых коллег МБ. Его хобби вполне способствовало тяге к уединению и одиночеству, и Холбрук заплатил наивысшую цену за то, что было делом всей его жизни.

Скоро и книгам его придется заплатить столь же высокую цену.

МБ Крачко Столкемп телосложением напоминал желчного, неопрятного журавля, которого держали впроголодь. Длинные ноги, обтянутые желтыми панталонами-дудочками; округлый торс, опушенный синтетическими перьями, модными лет этак пятьдесят назад; согбенные, похожие на крылья плечи и вечно опушенная голова, отчего его уши неизменно находились на одном уровне с эполетами Ордена Переплетчиков; похожий на клюв нос и тяжелый взгляд холодных глаз, выдававший неистребимое желание их владельца пронзить что-нибудь. Невесомые редкие волосы лишь отчасти скрывали покрытую струпьями кожу на голове и со временем превратились в некое подобие цыплячьего пуха. Но словно этого сходства с птицей было мало, старинные очки, оснащенные разумными актилинзами, делали Столкемпа невероятно похожим на путешественника во времени из Редукционистского Тысячелетия.

Уродливого вида слуга типа Тьюринг-5, один из немногих исправных автоматов, что оставались в поместье – антиквариат, к которому Холбрук почему-то предпочитал обращаться «Беда Достопочтенный», – проводил Столкемпа от переднего крыльца с колоннадой в холодные коридоры Рюльроальда. Все это время гость прижимал к своей оперенной груди – как будто боялся воров – обшарпанный кожаный портфель с куда-то канувшей еще при царе Горохе ручкой.

– Позвольте проводить вас к тайнам, – произнес Беда Достопочтенный.

– Что? – рявкнул Столкемп. – Это еще зачем? У меня нет ни малейшей склонности к тайнам любого рода!

Беда Достопочтенный открыл панель под своей левой подмышкой и щелкнул переключателем.

– Извините, я имел в виду хозяек.

– Ну тогда ладно. Пошли.

Прихрамывая и постукивая на ходу своей пластмассовой начинкой, слуга провел посетителя через пыльный, выстуженный сквозняками холл со стенами, завешанными анимированными гобеленами – их древние изображения сменялись с только им одним ведомой регулярностью, – а затем через бесчисленные комнаты с гроздьями обильной полиуглеродной паутины, которую освещали лишь глаза-светодиоды искусственных пауков. В одном из таких помещений, бальной зале с высоченным потолком, откуда-то с высоты раздался писк летучих мышей, потревоженных вторжением незваных гостей. Правда, гораздо чаще это бывали полчища насекомых, которыми кишели густые леса, росшие вокруг дома отшельника-библиотекаря. Сами рощи были высажены так давно, что имена ландшафтных дизайнеров больше уже не проступали на коре или листьях.

Наконец визитер и его сопровождающий достигли центральной части дома – теплой, ярко освещенной кухни. Пьянящий аромат свежезаваренного чая заполнил помещение своим синтетическим очарованием. В углу стояла койка со смятым покрывалом – красноречивое свидетельство того, где спал и где принимал незатейливую пищу Холбрук, в то время как остальная часть дома, отданная во власть паутины и моли, медленно, но верно ветшала и приходила в упадок.