как сексуальное злоупотребление или нет, оно в любом случае представляло собой предательство по отношению к той любви и доверию, которые ребенок питает к родителю. Разумеется, всякий акт сексуального злоупотребления со стороны родителя или старшего по возрасту человека есть предательство по отношению к чувствам любви и доверия, свойственным детям. Однако я убежден и в обратном: всякий акт родительского предательства таит в себе элемент сексуального злоупотребления, независимо от того, проявляется ли оно в открытом действии или в скрытом намеке.

Еще один мой пациент, на сей раз представитель сильного пола, испытывал подобное чувство предательства со стороны своей матери. В детстве он был не в силах противостоять ей. Мать пыталась так или иначе контролировать практически любую грань его жизни и поведения, в результате чего, став взрослым, он оказался не в состоянии действовать в собственных, личных интересах, даже если речь шла о самых благородных и достойных целях. Ему обязательно требовалось добиться успеха в рамках таких поступков, которые выглядели бы правильными в глазах общества и позволили его мамочке гордиться своим замечательным сыном. Когда-то он был ее маленьким «домашним мальчиком» и, став взрослым мужчиной, продолжал функционировать в том же качестве по отношению к жене. В ходе одного из сеансов этот пациент развернуто жаловался на сухость в горле, по причине которой не мог издавать громкие звуки, а также полноценно и глубоко дышать. Из-за этого он испытывал временами настоящий шок, а в мозгу у него все время возникал образ собаки, которую волокут то ли за ошейник, то ли за сворку. Если продолжить данный образный ряд, то в его случае речь шла не о простом ошейнике, а о строгом, снабженном шипами и не позволявшем даже дернуться. Мамочка модно наряжала своего любимчика и прогуливала его примерно так же, как делала бы с выставочным пуделем. Поняв в конце концов этот факт, мой пациент сказал: «Моя задача была такой: доставлять ей возможность гордиться и позволять чувствовать, что она целиком соответствует образу первоклассной матери».

Точно так же как отец Моники использовал ее, чтобы получить определенную дозу сексуального возбуждения и удовлетворения благодаря наличию обожавшей его дочери, упомянутая мать использовала своего сына. Эта мамаша абсолютно не осознавала, что своим поведением буквально грабит своего сына, лишая его мужественности. Действия этой особы отчетливо выражали мучившую ее потребность обращаться с мужчинами так же, как поступали в детстве с ней. Мы уже видели в главе, посвященной гневу, что многие взрослые люди отыгрываются на тех, кто беспомощен и зависим, за все те оскорбления и травмы, которые они получили, когда сами в детстве были точно такими же – беспомощными и зависимыми.

Применение силы и власти против другого человека всегда окрашено сексуальными обертонами. Родители используют свою власть вроде бы с целью добиться от ребенка дисциплинированности с тем, чтобы он стал «хорошим» ребенком, а позднее – «хорошим» взрослым. С другой стороны, чтобы стать в их глазах плохим, вовсе не обязательно проявлять негативизм или враждебность; для этого будет достаточно всего лишь сексуальности. «Хороший» ребенок – это послушный ребенок, который делает то, что ему говорят. Ему обещают, что подобное поведение в будущем дарует ему любовь, но такое обещание насквозь лживо, поскольку единственное, что он получит, – это одобрение, а вовсе не любовь. Любовь нельзя оговорить какими-то условиями. Любовь, зависящая от соблюдения определенных условий, – это не настоящая любовь. В попытке частично оправдать и защитить родителей следует признать, что определенную дисциплину все-таки следует насаждать принудительно. Это действительно необходимо – для поддержания некоторого порядка в доме, а также для того, чтобы не позволить малышу причинить себе вред. Но одно дело – дисциплина, и совсем другое – стремление сломить ребенка. Пациенты, обращающиеся ко мне как к терапевту, – это индивиды, дух которых был искривлен или вообще сломлен. То же самое можно сказать и по поводу многих из тех, кто ни разу в своей жизни не приходил на прием к психотерапевту. Совершенно не раздумывая и не действуя по зрелому размышлению, большинство родителей будут машинально обращаться со своими детьми точно так же, как обращались с ними самими их собственные отцы и матери. В отдельных случаях они поступают так даже невзирая на внутренний голос, явственно нашептывающий им, что они действуют неверно. Ребенок, которого обижали, часто становится родителем, который сам обижает своих детей, поскольку подобная динамика поведения оказалась структурно встроенной в его тело. Дети, которые когда-то были предметом насилия, как правило, потом проявляют насилие по отношению к собственным детям – ведь последние в их глазах представляют собой благодатные объекты для того, чтобы легко и без проблем разрядить на них подавленный в себе гнев. Характерно, что дети в подобных ситуациях зачастую целиком отождествляют себя с родителями и оправдывают подобное поведение с их стороны как необходимое и даже заботливое.

Приводимый ниже краткий отчет о единственном сеансе терапии с одной моей недолговременной пациенткой наглядно иллюстрирует те довольно-таки извращенные, едва ли не перверсивные взаимоотношения, которые могут существовать между родителем и ребенком, в данном случае – между матерью и дочерью. Рейчел было немного за сорок, и она захотела проконсультироваться у меня в связи с тем, что страдала депрессией. В этот момент она уже подвергалась терапии у аналитика в том штате, где постоянно проживала. Со мною она столкнулась на семинаре, который я проводил в ее родном городе, и была заинтригована идеей поработать с телом, чтобы попытаться решить мучившие ее проблемы.

Рейчел была внешне привлекательной женщиной высокого роста, с хорошей фигурой и гибким, тонким телом, которое, однако, не казалось достаточно сильно заряженным энергией. Лицо у нее выглядело моложаво, что указывало на присутствие в ее личности детских черт. Ноги Рейчел были тонкими и не казались крепкими. То, о чем я собираюсь рассказать, произошло во время нашего третьего или четвертого сеанса совместной работы.

Начала она со слов о том, что с момента нашей последней встречи ей довелось пережить три очень трудных месяца: «У меня была самая настоящая тяжелая депрессия, и я была всерьез напугана, что никогда не смогу выкарабкаться из нее. Полагаю, что мне удалось ближе подобраться к той части моей личности, которая сопротивляется и проявляет упрямство. Когда я подумала о том, чтобы отправиться сюда, на свидание с вами, то прямо затрепетала от ужасного страха. С одной стороны, я ждала этой встречи с большой надеждой, но трусила при мысли о предстоящей физической работе. Когда я посещала вас здесь в последний раз, то лежала, если помните,