– Здесь вам не гостиница, куда каждый может приходить, когда вздумается, – проворчал он.

Понятно! Фон Габленц – не Рудель, а я – не Зепп Дитрих!

Военные преступники наглели с каждым днем. Теперь их, видите ли, оскорбляло совместное заключение с «красной швалью». Осенью 1954 года они инспирировали выступление на эту тему на первой полосе «Франкфуртер альгемейне цейтунг». Эта газета, обычно озабоченная своей репутацией, напечатала наглейшую передовицу. Всех политических заключенных, «за немногими исключениями», газета называла «отбросами человечества». Военные преступники читали эту статью вслух, вызывающе громко, чтобы все слышали.

– Никто из нас не осужден за преступления против человечности или за убийства, как вы, военные преступники! – не вытерпев, сказал я группе, где упивались этой статьей.

Вскоре в тюрьме появилась комиссия для проверки того, «насколько обстановка тюрьмы политически и морально опасна» для лиц, осужденных за массовые убийства.

– Почему вы все еще «ПЖ»? – спросил американский офицер долговязого Хорста.

– Я расстрелял семнадцать комиссаров Красной Армии, господин майор! – гордо ответил эсэсовец, вытянувшись по стойке «смирно».

Американец сказал, глазом не моргнув:

– Теперь за это вам следует дать орден!

Но Хорст остался в тюрьме: кроме советских комиссаров, на его совести был еще американский летчик. А уж это «наш парень»!

Американская комиссия сочла военных преступников настолько благонадежными, что отвергла всякую опасность для них коммунистического влияния. Но администрация тюрьмы под влиянием заключенных поддерживала требование военных преступников об удалении «политических».

И от американцев и от военных преступников нам все чаще приходилось слушать угрозы: to be sold down the river. Сперва мы не понимали, что это значит. Мой чешский друг Михола, читая какую-то книжку, вдруг наткнулся на это выражение. Оказывается, оно значит «быть проданным вниз по реке». Родилось оно во времена работорговли в Америке и для негров было равнозначно смертному приговору, потому что чем дальше вниз по Миссисипи, тем бесчеловечнее отношение к черным.

Впрочем, нас вряд ли собирались переводить: в Ландсберге и без того было мало заключенных. Администрация тюрьмы все чаще нанимала рабочих извне, чтобы поддерживать роскошный режим жизни военных преступников. Расходы на содержание заключенных росли. Конечно, за счет оккупационных средств, то есть за счет самих немцев. Прислужники американцев в Западной Германии восторгались этой щедростью как верхом гуманности. Правда, в это же время в американских тюрьмах вспыхивали и кроваво подавлялись голодные бунты, сообщения о которых то и дело проскальзывали в печати. Ясно, американцы меньше всего думали о «человечном обращении с заключенными». Их цель – привлечь заключенных на свою сторону за счет немецкого народа. Кто этому сопротивлялся, для того жизнь в Ландсберге становилась адом.

В Ландсберге все труднее было выражать точку зрения, отличавшуюся от официальной. Лишь изредка в темноте, когда показывали кино, возникали стихийные демонстрации. При свете у людей не хватало мужества.

«1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9 – десять минут в Америке» – так называлась кинохроника, которую показывали перед каждым американским фильмом. Хроника пропагандировала американскую жизнь в превосходных степенях: в США все самое большое, самое быстрое, самое красивое, самое богатое, самое свободное на земле. О самой большой преступности в мире тактично умалчивалось. Но судя по фильмам, так и было. На экране преуспевали воры, убийцы и мошенники. Бюллетень «Пароле», рекламируя гангстерские фильмы, писал: «Не забудьте посмотреть „Короля налетчиков“! Горы боеприпасов и многочисленные трупы – гарантия прекрасного времяпрепровождения!»

Кое-что делалось и для «перевоспитания». Этой цели служили милитаристские фильмы. В «серьезных фильмах», например «Роммель» или «Операция „Цицерон“, реабилитировались руководители „Третьего рейха“. Примирить массу с ремилитаризацией должно было огромное число веселых военных комедий. Среди них: „Микоша призвали“, „Операция „Эдельвейс“, „Отпуск под честное слово“, «Вот когда смеялась вся дивизия“.

В Ландсберге шутили: «Ни одного дня без дряхлого коня!» Речь шла об Аденауэре, которого показывали в каждом выпуске кинохроники. Стоило ему появиться на экране, в зале раздавался хохот и крики: «Федеральная кляча номер один!» А когда появлялся Хейс, кричали:

«Номер два!» Или наоборот. По поводу рангов не было единого мнения.

Когда на экране показали атомные пушки, предназначенные для Западной Германии, под лозунгом: «Все для твоей безопасности», в зале раздался смех. Так иногда прорывался протест. Впрочем, заключенные в Ландсберге были достаточно послушными.

* * *

Изредка я разговаривал с врачами Фишером и Беккер-Фрейзингом. Они держались свободнее других, хотя избегали политических тем. Если я все-таки заговаривал о политике, они отвечали набившими оскомину трескучими фразами из ежедневной западной прессы. Они не желали или не умели самостоятельно мыслить.

Исчерпав в каком-нибудь споре весь арсенал примитивных аргументов, оба собеседника ни с того ни с сего обрушивались на ГДР и прежде всего на Вальтера Ульбрихта, который, по их мнению, желает истребить мелкую буржуазию.

– Никто, а тем более Вальтер Ульбрихт, и не думает истреблять или исключать из жизни такую важную часть немецкого народа, как мелкая буржуазия. Она многого достигла в самых различных областях жизни, – говорил я.

– Ну вот, видите! Почему же так много говорят о руководящей роли рабочего класса?

– Буржуазный мир, и не только немецкий, угодил в тупик. В двух мировых войнах он потерпел крушение.

Мне было нелегко заставить этих врачей задуматься о роли рабочих в современном обществе. Сначала я указал им на численное превосходство этого класса и на его решающую роль в экономике. Доктор Фишер подумал и сказал:

– Знаете, вы здесь единственный, кто выступает за это. Вы морально и физически погибнете. Большинство тех, кто находится на свободе, тоже думает не так, как вы. Лучше бы вы встали на сторону буржуазной Федеративной республики – ведь это большая часть Германии.

– Дело не в том, какая республика больше и что выгоднее для меня. Надо думать о том, что лучше для всей Германии.

– Что у вас там может быть лучше? – насмешливо спросил он.

Фишер заговорил об «экономическом чуде», пытаясь доказать, что жизнь «без капитала невозможна».

– Это утверждают капиталисты. А разве у нас нет доказательств, что без капиталистов очень хорошо жить?! Возьмите, к примеру, Советский Союз и…

– ГДР, вы хотите сказать? – прервал меня Фишер. – Я вижу, вас многому обучили в советском плену и в так называемой Германской Демократической Республике.

– Конечно. А правильность того, чему меня научили, я испытал на собственной шкуре здесь, в Западной Германии.