– Без Кольцова группе трудно. Первое время жили, если так можно выразиться, его заготовками. А сейчас многое не получается, – откровенно признался Бочкарев. – Я объяснялся по этому поводу с Александром Петровичем дважды.

– Кулешова понять тоже можно, – принял вдруг сторону главного конструктора Ачкасов. – Хотя в чем-то, допускаю, он и не прав.

– Отставания больше не будет. И в график мы войдем, – заверил Ачкасова Руденко.

– Не сомневаюсь, – согласился Ачкасов и, пожелав всем успехов, уехал.

В Москве на следующий день он вызвал к себе Кулешова, и, когда тот зашел в кабинет и уселся за стол напротив хозяина, положил перед ним представление. Александр Петрович невозмутимо посмотрел на дело рук своих, а потом вопросительно, почти так же как накануне Ачкасов смотрел на офицера отдела кадров, взглянул на Ачкасова.

– Я не буду визировать этот документ, – коротко объявил в ответ Ачкасов.

– Почему, если не секрет? – весьма смиренным тоном спросил Кулешов.

– А почему ты, прежде чем писать его, не посоветовался со мной? Не позвонил? – справедливо заподозрив в этом смирении очередной тактический ход Кулешова и решив обезоружить его, сразу же перешел на «ты» Ачкасов.

– Да потому, что я советуюсь только тогда, когда мне что-нибудь неясно. А в данном случае мне ясно все.

– Многое, так будет точнее, – поправил Ачкасов.

– Пусть многое. Так чем же вас не устраивает кандидатура Руденко?

– Назначать его сейчас нецелесообразно, – после некоторого раздумья ответил Ачкасов.

– Кого же тогда назначать? Подскажите, Владимир Георгиевич!

– Никого. Там старшим Бочкарев, пусть он и остается. Я с ним вчера беседовал.

– Знаю о вашей беседе. Он вчера звонил мне. И вы должны знать, что в августе он из КБ уйдет. Я обещал его отпустить.

– Ну и напрасно.

– Не считаю. Он проработал в КБ больше двадцати лет. Он столько для КБ сделал, что отказать ему я просто не могу. Я права на это, как руководитель, не имею. Мне совесть не позволяет ему отказать! В конце концов, ему кафедры тоже не каждый день предлагают! Это тоже надо учитывать!

Кулешов говорил горячо, искренне. По-человечески Ачкасов его понимал. Но интересы дела требовали другого подхода к решению проблемы в целом, и Ачкасов остался глух и к просьбе Бочкарева, и к голосу Кулешова, и к зову собственного сердца.

– Не пойму я что-то тебя, Александр Петрович. Вольского ты жалел. А Бочкарева сам, выходит, отдаешь. А разве он менее ценный работник? – в раздумье спросил он.

– Не менее, а более ценный! И если бы вы у меня его, как Вольского, брали, поверьте моему генеральскому слову, через вашу голову министру бы жалобу написал. В ЦК бы пошел. А тут он сам попросился. И если он в августе уйдет, на очень ответственном участке в Есино у меня вообще никакого руководителя не останется. Вот о чем я думал, когда писал представление на Руденко.

– И все же сделать надо не так, Александр Петрович, – давая понять, что разговор на этом заканчивается, сказал Ачкасов. – Юрия Михайловича, пока «Фотон» не будет сдан, никуда не отпустим и подменять никем не будем. Нельзя не учитывать тот исключительно благоприятный для работы микроклимат, который он создал в группе и который, бесспорно, изменится к худшему, если вместо него группу возглавит кто-то другой. Поэтому с назначением Руденко подождем. Это во-первых. Во-вторых, я настоятельно рекомендую вам вернуть Кольцова в Есино, как только все сделанные им поправки будут утверждены. И в-третьих, мы совсем ослабили внимание к подготовке ученых кадров. Или я ошибаюсь?

– У меня не НИИ, Владимир Георгиевич. Я не успеваю выполнять заказы, – почему-то сразу помрачнел Кулешов.

– Стыдись об этом говорить, Александр Петрович. Ты – бывший преподаватель, профессор, вырастил столько замечательных специалистов – и вдруг совсем отмежевался от этого дела. Слушать не хочу. Иссушаешь колодцы, из которых пьешь. Рубишь сук, на котором сидишь!

– Хорошо. Я подумаю, – буркнул Кулешов и встал. – Мне ясно все.

– Ну и великолепно, – пожал ему руку Ачкасов.

В середине июня Кулешов вызвал Сергея в Москву. Зачем, с какой целью – Сергей, естественно, не знал. Но быстро собрался, прихватил на всякий случай некоторые документы, связанные с поправками к проекту, и отбыл из Речинска. Поезд в столицу приходил рано утром, и Сергей с вокзала направился домой. Он не выспался. В вагоне было жарко и душно. У него болела голова. Поэтому дома он первым делом напустил полную ванну воды и лег в нее, наслаждаясь прохладой. Вывел его неожиданно из этого блаженного состояния телефонный звонок. Вытираясь на ходу, Сергей выбежал из ванной и снял трубку. Звонил Владимир.

– Приехал? – обрадовался он.

– Только что. А ты откуда узнал?

– Ирина просигналила.

– Понятно. А ты я вижу, тут у меня потрудился! – похвалил брата Сергей.

– Это мы с Ириной.

– Заставил ее работать?

– Никого не заставлял. Привлек на абсолютно добровольных началах исключительно для оперативности. К тебе же мать в гости собирается. Как только узнала, что у тебя квартира, тут же собралась. Насилу отговорил, чтобы повременила до тебя. А теперь, значит, приготовься.

– Так они, наверно, с отцом на пару?

– У бати сейчас подготовка к уборке, ему не до тебя. А мать жди:

– Все равно, не вовремя сейчас все это. Может, завтра-послезавтра я опять уеду.

– Без тебя посмотрит, как устроился. Она тебе какие-то полотенца вышила. Говорит, обязательно привезу.

– Какие еще полотенца?

– А я почем знаю?

– Ладно. Разберемся. Сам когда появишься?

– Позвоню. Сейчас работы много. И вся, как правило, по ночам. А днем ты будешь занят. Созвонимся.

– Давай…

В трубке запищало. Сергей досуха вытер голову, взял массажную щетку и начал расчесывать волосы. На кухне вскипел чайник, он шумно фыркнул, а потом звонко задребезжала его крышка. Сергей выключил газ и принялся заваривать чай. Голода он не чувствовал, хотелось лишь пить. И еще больше хотелось позвонить Юле. Но она сейчас была где-то в пути на работу, и звонить ей было некуда. Сергей посмотрел на часы и подумал о том, что, в общем-то, ему все время приходится ее ждать. И так началось с того самого дня, когда его бывший командир полка подполковник Фомин объявил ему, что инженер Руденко вновь приезжает в полк, и приказал встретить Юлю на станции. Именно в тот день ощутил Сергей впервые столь для него тогда непривычное, а теперь уже ставшее постоянным чувство ожидания. С той поры он ждал ее все время. Ждал возможности случайно увидеть Юлю, поговорить с ней, остаться с ней наедине, куда-нибудь вместе с ней поехать, пообедать, выпить чашку кофе, в конце концов, покурить… Иногда это ожидание казалось ему пыткой, а сам себе он казался размазней, тряпкой, ничтожеством. Казался – и тем не менее ждал. Ждал по утрам в раздевалке, чтобы вместе потом подняться по лестнице в комнату, на остановке троллейбуса вечером, когда она приезжала на работу без машины, дабы проводить до дома или хотя бы до ближайшей станции метро. Знала ли она об этом? Знала. И наверно, меньше бы удивилась исчезновению однажды в солнечный день собственной тени, нежели его отсутствия рядом с собой. Спасала его от этого постоянного ожидания только работа. В работу он, как и прежде, уходил с головой, и уж если что-нибудь делал или тем более обдумывал, то забывал не только о Юле, но и о самом себе. Там, в Речинске, таких моментов, когда он подолгу оставался один на один только с ватманом и деталями монтажа, было достаточно много, чтобы отвыкнуть от постоянной мысли о Юле. Но стоило ему лишь вернуться в Москву, как ее высокая, красиво сложенная, спортивная фигура снова встала у него перед глазами, и он снова готов был ждать Юлю сколько угодно и где угодно.