— Я объездил всю обширную территорию великой России и окончательно убедился: гибель империи все же произошла на Северном фронте. Что же касается настоящего «С.С.С.Р-овского» царства, так в нем коммунистические вожди и тень императора постарались убрать, уничтожили ее. Но имейте в виду: жизнь народов полна эволюции, неожиданностей… Я уже старик преклонных лет, а все же день и ночь, без отдыха, искал теперь руководящий свет и, под конец моей езды, направляясь на юг и приближаясь к Курску, неожиданно услыхал голос, который и открыл мне путь. Голос этот был из моей души, во мне, а свет, который я искал, оказывается, целая вселенная — это я, человек. А теперь, как видите, акклиматизировался за три с половиною месяца: истощал, отпустил длинную бороду, запустил волосы на голове, а на спине вырос горб от холода и голода… Судьба! Надеюсь, и вы, мой милый «психолог», также скоро догоните меня, хотя еще и в молодых летах. Здешние «мерзавцы» куда лучше тех «мерзавцев», которых мы встречали в корпусе, на фронте… — И старые сослуживцы, друзья и ученые весело рассмеялись, пожав друг другу руки навсегда.

Супруги Казбегоровы поспешили выйти на улицу, и только там Людмила Рихардовна тревожно, но тихо первая заговорила:

— Он, кажется, начинает с ума сходить? А еще профессор, теперь-то и забывает элементарные понятия, что «в судьбе нет случайностей»: люди, народы сами создают ее, а не встречают свою судьбу. Без оплошности человечества судьбе нет места среди людей, народов. Человечество от природы одарено умом; значит, нужна только лишь крепкая вера, сила воли, надежда и реальная, здравая работа…

— Да-а-а! — протянул и Давид Ильич задумчиво. — Жаль такого «великого ученого» старика, как профессор Крукс. И как он скоро изменил свои правые убеждения? Пропал человек навсегда! Ни за что! По данным нашей добровольческой разведки с юга, с Кубанского края, профессор Крукс уже числится в партии сочувствующих большевикам и считается первым кандидатом в партию «коммунистов». Его увлекло «влево», и теперь еще ему помогает в этом деле какая-то молодая дама, вдова фабриканта из Москвы, состоящая уже в партии последних. Какой ужас! Какой ужас! Люди науки, и те не могут удержаться, защитить себя, от зла «удушливой красной пропаганды», в особенности в тех случаях, когда оно исходит из уст таких «московок», как молодые, красивые… История развития семьи, общества, государства, наций, в которой сыграла большую роль женщина, теперь же эта же женщина низводит эти исторические достижения обратно, к нулю. И первый, пробный, эксперимент масоны, по-видимому, решили произвести над большим российским народом, превратив большую страну в пустыню, степь с обширными лесами и болотами, во всех отношениях и со всеми последствиями…

И они медленно пошли дальше, по улицам города, рассматривая древние исторические достопримечательности его и кое-где еще сохранившиеся следы прогрессировавших в свое время культурно-национальных памятников старины.

XVI

Побродив по городу еще немного и осмотрев поверхностно характер жизни горожан, супруги Казбегоровы заглянули в одну-другую лавчонку, в полупустой, полуразрушенный магазин, когда-то претендовавший на первоклассную степень, и кое-что купили из остатков прежней роскоши, продающихся еще без карточек, но по баснословно высоким ценам; а затем направились в губернское правление за Авдушем, чтобы домой идти всем вместе.

Уже вечерело, когда они все трое уселись у себя на квартире за обед, приготовленный на скорую руку. Каждый из них в то время переживал своеобразную по содержанию драму, почему и разговоры их почти что не клеились. Давиду Ильичу первому уже казалось страшным оставаться долго без работы, без службы и расходовать на жизнь последние гроши, уцелевшие в небольшом количестве на руках жены. Пролетариатом же, нищим ему не свойственно было быть; он решил: что-нибудь да делать, чтобы хоть на мелкие расходы зарабатывать немного и тем покрывать недостатки и нищету, нанесенные ему и его жене витебской «чекой» и курской «красноведкой».

— Положение мое критическое, нужно искать выход, — заключил полковник, сидя около стола и схватив руками голову, в то время как Людмила Рихардовна и брат ее, Авдуш, усталые от дневных невзгод и ходьбы по городу, после обеда улеглись отдохнуть и скоро оба крепко заснули. Не теряя дальше ни одной минуты, он тихо поднялся, оделся и вышел на улицу. В первую очередь решил познакомиться с владельцем ближайшей хлебопекарни, чтобы хотя бы своевременно и без очереди получать хлеб по карточкам. На первый случай это ему легко удалось: владельцем хлебопекарни оказался беженец из Риги, который при разговоре с ним как-то случайно произнес два-три латышских слова. Тот так же ответил ему по-латышски: и судьба их сразу же открылась, строго по секрету, между ними: он капитан одного из Латышских стрелковых полков, входивших в состав 2-го Сибирского армейского корпуса; был начальником по хозяйственной части в полку, но скрылся от красного преследования еще в конце ноября 1917 года, как и многая латышская интеллигенция, бок о бок с русской интелигенцией энергично сопротивлявшаяся большевикам. Они сразу поняли друг друга; а капитан Н. от радости, бесцельно начал даже перекладывать булки хлеба с места на место; он вспомнил личность полковника, которого неоднократно видел в штабе корпуса на фронте и улыбнулся так, как будто бы встретил в жизни своей самое милое, самое близкое сердцу его. Хлеб для еды капитан обещал полковнику отпускать во всякое время без очереди, что он, конечно, и делал в течение всего времени пребывания их в Курске.

Капитан Н., вынужденно взявшийся за выгодное ремесло хлебопека, сильно растрогался судьбой Генерального штаба полковника Казбегорова, а когда узнал от него же и о пережитом в витебской «чеке» и в курской «красноведке», без оговорки пообещал достать Давиду Ильичу в подарок, в обмен за хлеб от припека, два комплекта статской одежды. Полковник в свою очередь растрогался любезностью капитана, сердечно поблагодарил его за обещанную поддержку и идею и, пожав ему крепко руку, торопливо вышел на улицу, направляясь к ветеринарному врачу Шарко, по имевшемуся у него адресу, полученному во второй день приезда в Курск.

«Работу любит… Да! А при таком положении что же делать?» — думал Давид Ильич, идя к Шарко. — Ведь я же нищий, как последний бродяга в великой и богатой стране, честно переступающий через все материальное ее богатство, попадающееся ему на пути, сам же во всем терплю