— Чем больше риск, тем больше награда. — Судя по его улыбке, он оставался непреклонен.

— Риск для Паука, награда для Периколо? — саркастически бросила девушка.

Дедушка прищурился. Доннола затаила дыхание: она не привыкла видеть адресованную ей угрозу на этом лице.

— В случае успеха вся слава — Пауку, — ровно произнес он. — Вся слава и все добытые сокровища. На что они мне, в самом деле? Нет, это приключение, это покорение вершины, и я буду возглавлять его, и всякий раз, как на берегах Моря Падающих Звезд станут произносить имя, следом будут добавлять, что это я, Периколо Тополино, поднял сокровища с затонувшего корабля лича! И о Пауке будут говорить так же. Разве ты не понимаешь, девочка? — В его вопросе звучал гнев. — Я предлагаю Пауку шанс на бессмертие, шанс сделать себе имя, которое столетиями будет греметь по всему Агларонду!

— А если он погибнет?

— Мы оплачем его и найдем другого, который, возможно, справится с задачей, — без колебаний ответил Дедушка. Он тихонько рассмеялся и тряхнул головой, сурово глядя на Доннолу. — Я не стану жить в крепости за высокой стеной, и ты тоже. Отвлекись от своих личных чувств к Пауку. Разве осторожность - то, чего ты в самом деле хочешь, любимая моя внучка? Значит, я ничему не научил тебя?

Доннола с трудом сглотнула.

— Что ты испытываешь, забираясь незваной гостьей в окно к богатому дуралею? — спросил он. — Что чувствует Доннола, обнаружив ассасина, затаившегося среди теней, или когда в грудь ей нацелен острый клинок?

Юная женщина смотрела на него не моргая.

— Что ты живешь, — ответил за нее Периколо. — Ты чувствуешь себя живой. Именно этому я учил тебя, и именно так ты жила. И я жил именно так! Разве есть какой-нибудь иной путь?

Пристыженная, Доннола опустила взгляд. Ей вспомнились ее авантюры за последние десять лет — сколько раз она стояла на краю гибели? А Периколо за эти же десять лет ходил по этой тонкой, как лезвие ножа, грани куда чаще, чем она. И судя по тому, что ей доводилось слышать о дедушке, нет, о Дедушке, последние десять лет стали самым спокойным периодом в его богатой на приключения жизни.

— Сомневаешься ли ты в моей любви к тебе? — спросил Периколо.

— Никогда, — без малейшего колебания выпалила Доннола и посмотрела прямо в глаза Периколо.

— Если бы я смог предложить эти погружения тебе, ты согласилась бы?

Молодая женщина облизнула губы. Она не ответила, но и она сама, и Дедушка, и тихонько посмеивающийся Ловкие Пальцы, разумеется, знали ответ.

— Поэтому не сомневайся в моей любви к Пауку, — попросил Периколо. — Я предлагаю ему грандиознейшее из приключений — «Бриллиант Тепурла»!

— Проклятый корабль могущественного немертвого.

— Затонувший корабль с огромными сокровищами, — поправил Периколо. — И я знаю, где он, и Паук, с помощью Ловких Пальцев, может туда добраться. Ах, как я завидую этому юнцу!

Доннола начала было отвечать, но сразу умолкла. Нырнула бы она к «Бриллианту Тепурла», будь это возможно?

Разумеется. Без колебаний.

Улыбка — не поражения, но понимания — начала расцветать на лице Доннолы, и она поняла, что и сама изрядно завидует Пауку.

***

Реджис вошел в маленький, но хорошо обставленный домик не без некоторого беспокойства, как бывало всякий раз, когда он приходил сюда. Он не мог отделаться воспоминаний о прежних днях, когда находил Эйвербрина на полу, пьяного до бесчувствия.

Он набрел на отца в гостиной, тот спал, сидя в кресле, но, судя по лишь легкому беспорядку в одежде, это была просто безобидная дремота. Реджис, в прошлой жизни немало пролежавший на берегах Мер Дуалдона в Десяти Городах с привязанной к пальцу леской — рыболовецкой снастью, на которую никогда не клевала рыба, — против нее ничего не имел.

Он тихонько разжег огонь в очаге, уселся напротив Эйвербрина и принялся терпеливо ждать. Его обязанности в Морада Тополино на сегодня были исполнены, так что он никуда не спешил.

Он смотрел на хафлинга, сидящего напротив, изучая, выражение лица Эйвербрина. Мужчина дремал, хотя и не с самым довольным видом.

Да бывал ли Эйвербрин Параффин когда-либо доволен?

Наблюдая за ним, Реджис мысленно выбранил себя — обычное его занятие в последнее время. Он вспоминал, как Эйвербрин топил его в море — Реджис и в самом деле думал, что его топят, — чтобы узнать, унаследовал ли сын способности умершей матери. А потом пошли опасные погружения в любую погоду, и в первую очередь Реджис должен был добыть устриц — навязчивая идея отца, подогреваемая потребностью в выпивке, чего бы это ни стоило — ему самому или его сыну. Долгое время Реджис обижался на Эйвербрйна, как обижался бы любой другой ребенок на такого непутевого отца.

Но Реджис не был ребенком из Дельфантла. Он уже знавал нищету и испытывал жгучее чувство безнадежности, столь часто сопутствующее ей. В первой своей юности, в Калимпорте, он встречал множество Эйвербринов, по правде говоря, даже тайно поддерживал их, когда начал свое восхождение в гильдиях правящих пашей.

Он не мог сдержать улыбку, вспомнив один особенно удачный грабеж: он довольно быстро сообразил, что не сможет воспользоваться добычей, поскольку все золотые монеты паши оказались предусмотрительно помечены. Тогда Реджис под покровом ночи отнес мешок этих монет на одну из самых бедных окраин Калимпорта и разбросал монеты по всем улочкам. На другой день все трактиры и лавки в этом районе были переполнены грязными и нищими покупателями.

В Калимпорте Реджису были не чужды и милосердие, и сострадание к обездоленным, и все же ему понадобилось много лет, чтобы достичь такого же уровня сострадания к этому хафлингу, сидящему теперь перед ним.

В первые годы жизни Эйвербрйна в этом доме неприязнь лишь возрастала, поскольку Периколо по требованию Реджиса действительно затруднил для пьяницы добычу спиртного. По приказу Периколо ни в одном трактире ему не продавали алкоголь, что Эйвербрину очень не понравилось, и в этом он больше всего винил своего сына, Паука. О, и до сего дня он все же добывал выпивку, несмотря на все попытки Реджиса перекрыть ее источник.

Лишь постепенно эти двое пришли к некоему перемирию. Они не обсуждали пьянство Эйвербрйна, поскольку в этом вопросе договориться было невозможно, но старый хафлинг перестал поносить своего сына, во всяком случае открыто, и порой даже выглядел благодарным за то, что Реджис хотя бы взял на себя труд попытаться. А Реджис перестал обижаться на сломленного отца и навещал его, так же как навещал тех бедняг на грязных улицах Калимпорта. Он не может изменить Эйвербрина, значит, пусть будет так.

Осознание того, что Эйвербрин на самом деле не отец ему, давало Реджису психологическую свободу, необходимую, для того чтобы сохранять объективность.

Эйвербрин всхрапнул и облизал губы, закачал вдруг головой, потом лениво приоткрыл один глаз и взглянул на Реджиса.