Мраморные черно-белые плиты за дверью на улице отразили его шаги в плавленом зное почти так же беззвучно, как ковры внутри. Пальмы, окружавшие дворец, давали не слишком много тени, их листья были стянуты где джутовыми веревками, где проволокой в чудовищные хвосты, чтобы меньше испарять влагу. Где бы ни нависало солнце, всегда казалось, что оно в зените. Пустыня начиналась за высокой каменной оградой, обегающей и оберегающей дворец с пальмами, ворота не охранялись и не препятствовали выходу. Никого живого вокруг. Но стоило шагнуть наружу, ворота закрылись, и если бы не бряцание невидимого оружия, выдавшего присутствие стражников, до сей поры сокрытых распахнутыми створками, можно было бы решить, что закрылись сами собой.

Пустыня не изменилась. Изменился Сергей. Нет, не новое знание мешало ему идти, хотя и раньше, до дворца, он шел с трудом. Но сейчас он не чувствовал, что впереди есть некая цель, не понимал, должен ли успеть куда-то, должен ли торопиться. Он шел просто так, забыв, зачем идет по оранжевому песку, почему терпит зной и головокружение, дышит, как укутанный душным покрывалом. Но все это было, по крайней мере, знакомо по предыдущим переходам. А вот крупные и тощие мухи или какие-то другие, неизвестные ему насекомые появились впервые. Они жужжали и роились так же скученно, как комары в болотистом лесу в июне. От каждого укуса круглого хоботочка на теле оставался заметный след: красная ранка от вырванного кусочка кожи. Сергей понял, что не пройдет и десятой доли того, что в прежних снах, до посещения дворца, не увидит ни ящерицы-варана, ни брошенной машины. Грудь стеснило, будто перетянуло джутовой веревкой или проволокой, дурнота быстро и плавно затапливала его вместе с нарастающей болью слева, где сердце: все быстрей, все больней. Он упал за секунду до пробуждения, еще успел подумать, что уже случалось ему умереть во сне, не впервой, и боль взорвалась, хлынула широкой сплошной полосой.

* * *

– Кокетливые сочинители снов ведут себя подчас нелогичней судьбы или жизни – у некоторых эти понятия смыкаются. Что скучнее, необязательней и натужнее ретардации – отступления от сюжета? Кто делает все эти, якобы умные замечания, озирая сверху, значит, свысока широкое поле перспектив? Автор? Один из героев? Что решается смертью героя? Или кажущейся смертью в случае недосказанности.

– Хорошо, пусть отступления – вред, но ими занимаются большей частью как раз те, кто употребляет жуткие словечки типа "ретрадация".

– Ретардация, извиняюсь. Сюжет завершен, отношения прерваны либо внешними обстоятельствами, либо сами себя исчерпали.

– Да-да, а проблемы поставлены. Знаем, плавали. Но ведь совершенно неважно, остались ли живы герои, если их отношения не исчерпываются смертью. Важно, что спор сохраняется в любом случае, сохраняя и отношения. Вечный спор девочек и мальчиков за одной партой, как спор двух авторов. Даже один может спорить сам с собой.

– Что особенно удобно в случае раздвоения личности. И самому с собой вступить в отношения, если спор – квинтэссенция их.

– Грубость – не безусловный атрибут спора… Следовало бы расставить знаки на полях, чтобы было понятно, где какой автор высказывается. Одного назвать, допустим, Занудой…

– А другого – Недоучкой. Смена знаков этих особенно трогательно, мой Постум, смотрелась бы в середине абзаца. К чему? Какой смысл в споре, не определенном четко: между кем и кем? Между мальчиками и девочками, между полами то есть? Между людьми вообще? Какой резон снова и снова толковать об этом, если не создаешь увлекательной истории, не занимаешь окружающих, отвлекая их от личных неприятностей, от собственной пошлости. Какой резон людям, враждебным друг другу изначально, вступать в отношения на горе себе, другие-то неважны? Какой резон стремиться к соединению, которого не может быть, которого не заложено в природе стремящихся?

– Резон: невозможно. По-другому.

Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками,

ибо я изнемогаю от любви.

Когда выпью, я становлюсь неукротимо-дружелюбной. В орбиту всеобъемлющей приязни вовлекаются случайно оказавшиеся рядом знакомые или соседи, от них после бывает довольно затруднительно отделаться. Но что делать на юге в сентябре месяце, если третий день идут проливные дожди? Мы с подругой обошли город не по одному разу, не только торговки на рынке, но и белые львы Воронихинского дворца узнавали нас в лицо. Ветер выворачивал зонтики, мутные струи заливали диоритовые ступени уличных лесенок, в парке нам встретились только лебеди, совсем не расположенные к беседе. Марина не выдержала первой:

– Хватит на сегодня прогулок. Пойдем домой.

Мы купили два литра местного вина и устроились в комнатке с видом на соседний участок. Сквозь плети винограда, безжалостно растрепанные, виднелась хорошенькая терраса, предусмотрительно снабженная односкатной крышей из шифера помимо естественной из резных листьев и некрупных гроздьев. Там за чаем коротали время две женщины, такие же "курортницы". Они нарезали ломтиками желтые яблоки и опускали, как лимон, в чашку. Мы не выпили даже половины своего вина, как я устремилась к новому знакомству, так захотелось попробовать чая с яблоком. Марина не воспрепятствовала, невозможно остановить шаровую молнию. Да и закрытая терраса куда лучше душной унылой комнатушки с двумя кроватями и гвоздиками вместо вешалки.

Женщины встретили нас довольно сдержанно, но от вина не отказались, и вскоре их радушие возросло. Ветер понемногу стихал, дождь поливал крышу без прежнего остервенения. Но на улицу выбираться уже не хотелось – вот она улица, руку протяни, разбери мокрые, слегка колючие плети, и ты в Алупке.

Марина, заядлая картежница, предложила расписать партию в "кинга", на юге положено играть в карты, так же как загорать, купаться или есть шашлыки по вечерам. Женщины, оказавшиеся учительницами, отказались. Они не умели. Одно из отличий гуманитарного образования от технического именно в умении расписать "кинга" и "тыщу", когда встречаются поскучать дамы, или преферанс в мужском варианте.

– Разве в подкидного? – спросила Тамара Сергеевна, хрупкая властная блондинка возраста, именуемого неопределенным.

– Может, чем-нибудь еще займемся, – робко возразила другая, Алина Александровна. Рядом с подругой она выглядела нерешительным подростком, хотя была старше и крупнее. Но доверчивые, широко распахнутые голубые глаза, старомодная коса, уложенная на затылке, манера слегка приоткрывать рот и наклонять голову к плечу заставляли забыть, что перед вами пятидесятилетняя женщина. Да и в русых ее волосах не видно было седины, хотя не похоже, чтобы она их красила. Я сразу предположила, что она преподавательница начальных классов и ошиблась. Алина вела биологию.

Ну, что касается провести время, я всегда знаю, как обмануть его к общему удовольствию.